Мари.

Да, Мари.

Не удивительно, ей ведь повезло больше всех. Приятно читать, зная, что ты где то, да умнее автора – глупый журналист, рассказывающий про этих женщин, совсем не умел делать то, за что взялся. Каждая история напоминает мусорную корзину – фотографии какие то, записки эти глупые, всхлипывания родственников.

Гадость.

Мне не нравится.

Даже про Мари написано глупо, и фотографии такие глупые выбрали. На последней фотографии вообще не она, другая пытается казаться такой же красивой. Только у нее никогда не получится.

Но есть ее фотография – красивая. Она там с зонтом что то танцует. В танцах тоже не разбираюсь.

Ничего то у меня не выходит.

Ох и хорошо же, что она умерла. Хорошо, да. Хорошо.

Она бы злилась – много бы злилась, то есть сильно, очень бы была недовольна, если бы узнала, что из за меня появилась десятая Офелия. Правда, ее и Офелией то никто не называет – глупо у меня получилось, бестолково, совсем не как у Него. У Него всегда красиво было, и волны, и венки, и даже кровь красиво растекалась.

Как он это делал, а? И разрез такой аккуратный. У меня все раны получались неопрятные, и горло никак не удавалось вскрыть. Или нож тупой, или руки слабые. В следующий раз другой нож украду – надо же было схватить этот, с отколовшимся наконечником. Я его пытаюсь воткнуть, а не получается – кто бы мог подумать, что у девчонки может быть такая толстая кожа? Мне всегда казалось – мягкая должна быть. Вроде они на ощупь все мягкие, а как нож попытаешься воткнуть – не получается… и кто придумал, что он легко входит? И парень этот – в живот тоже тяжело входит, тоже некрасиво. А если бы он сразу не умер, вот что мне тогда было бы делать?!

Не буду больше смотреть глупых фильмов про маньяков, там все врут. И маньяки там совсем не такие. Сумасшедшие какие то. И глупые.

Разве Он сумасшедший?! И точно не глупый.

Только вот у меня не выходит, как у Него. Нужна еще одна попытка, одиннадцатая, но будет ли она удачной? Если виноват нож, то пожалуй что и будет, а если вдруг нет? Если я правда ничего не умею и лучше бы за это не браться?

Ох, как тяжело. Бес тол ко во. Вот какое слово хорошее знаю – бестолково.

Нужна одиннадцатая? Или сразу пусть будет двенадцатая?

Двенадцатая должна быть самая самая красивая. Красивее, чем Мари. Тут уж нельзя сделать неправильно – все должно быть как надо. И цветы такие, и губы… вот губы мне резать совсем не хочется. По моему некрасиво это, зачем он так делал? Пишут «улыбка Офелии», а по моему несправедливо это – они еще и улыбаются! Им и так все – и цветы, и вода, и бессмертие, и Его любовь – а как иначе? – так еще и улыбки. Только по моему это все равно некрасиво. Но ладно уж, где я, а где красота. Ему всяко ведь виднее, как делать. Да, двенадцатая будет самая самая красивая.

Он ведь любил их, потому что они красивые. И любил Себя в них. Они такие светловолосые, и кровь на шее так растекается – каждая из них на самом деле Он.

Двенадцатую Офелию Он должен больше всех полюбить. В ней должно быть от Него больше, чем во всех других вместе взятых – и будет, а как иначе? Старшие братья должны любить сестер.

И во мне.

Во мне от Него все таки что то есть.

Не может быть так, чтобы ничего не было.

Действие 16

Прочь, проклятое пятно!

Безусловная любовь включает также и страстное желание быть истязуемым: тогда она изживается вопреки самой себе, и из готовности отдаться превращается под конец даже в желание самоуничтожения: «Утони в этом море!»

Ф. Ницше «Злая мудрость»

Едва самолет взлетел, Виктор положил голову на откидной столик и уснул. Через несколько минут край круглой выемки отпечатался на его щеке, а столик начал опасно скрипеть.