Лера оторвала взгляд от потолка и посмотрела на него. Когда она держала голову запрокинутой, ей удавалось сдерживаться, но сейчас слезы частыми каплями потекли по щекам, падая на черное кружево жакета. Мартин никогда не видел, чтобы кто то как плакал. У нее не покраснели глаза, и выражение лица почти не изменилось. Только слезы текли по лицу, и глаза стали совсем черными. А может, Виктору только казалось.

– А потом ты перестал писать. Я так злилась… была в отчаянии. Решила, что мне никто не нужен. Ты не нужен, и вся эта… семья… моя сестра, которая ходит за мной хвостом и говорит глупости, мать больная на голову и любовь кого то… Знаешь, Вик, ты всегда умел сделать так, чтобы мир был правильным. Я помню в детстве… ты рассказывал мне что то, вечером. Было страшно, там отец храпел в соседней комнате, мне казалось, это кто то рычит. А ты сказал мне… сказал: «Не бойся. В темноте нет ничего страшного. Смотри». И провел рукой в воздухе, и я могу поклясться, что видела искры… Такое детское теплое воспоминание… радужные искры в темноте… и больше не страшно.

Теперь она плакала по настоящему, не сумев сдержаться. На лице ее расцвели красные пятна, а красивые губы, подведенные бежевой помадой, дрожали, как она не старалась их прикусывать.

Виктор смотрел на нее мутным взглядом и чувствовал, как по горлу поднимается едкая желчь. Ему хотелось подойти к сестре и свернуть ей шею. Чувства, которыми отзывался ее рассказ, были больше всего похожи на ненависть. Будто она обвиняла его в чем то. Укоряла этими слезами, этими словами про искры в темноте.

Слова теснились в горле, просясь наружу, и каждое жалило, будто пчела.

«Что я мог сделать, прийти к тебе пешком?!»

«Что ты знаешь о темноте?!»

«Не хочешь послушать, что было со мной все эти годы?! Что было со мной?.. Огоньки в темноте. Он рисовал… в темноте… огоньки».

Виктор встал с пола и, шатаясь, подошел к столу, уперевшись руками в его край и нависнув над Лерой. Он взял ее двумя пальцами за подбородок и приблизил к ней лицо.

– Мне не нужна была твоя любовь все эти годы, – выдохнул он ей на ухо слова, перемешанные с перегаром.

Лера, всхлипнув, попыталась отстраниться, но Виктор крепче сжал пальцы. Он был полон одного желания, мутного, почти звериного инстинкта, похожего на возбуждение и на голод одновременно. Ему хотелось причинить боль.

Она доверилась ему, открылась, показала свою слабость, и сейчас плачет, не в силах держать себя в руках. Ждет от него понимания, ждет поддержки. Значит, ее легче всего уязвить. Ему показали самое больное место, кровоточащую рану, в которую можно погрузить пальцы. Он почти чувствовал вкус крови на языке, а обострившееся, почти животное обоняние било по самым темным инстинктам: она боится. Ее лицо так близко, что ощущался запах пудры.

«Огоньки в темноте. Ее Мартин ее предал», – вдруг мелькнула прохладная, полная усталости мысль.

– Не нужна была. Теперь… теперь нужна. Прости меня, – хрипло прошептал он, обнимая сестру.

И в этом жесте не было ни двусмысленности, ни угрозы. Лера тихо всхлипывала, уткнувшись ему в плечо, а он гладил ее по спине, и шептал приходящие из ниоткуда слова утешения.