|
И вы думаете, что теперь уже можно спокойно беседовать, потому что время упущено? Но вы не принимаете во внимание, что я с тех пор почти не жил. Мне в сущности еще только тридцать пять лет, несмотря на мои седые волосы. Моя жизнь оставалась с тех пор незаполненной и, если мне позволено сознаться в этом, ждала вас. - Вы забываете Клелию. - Вы ставите мне в укор Клелию? - с досадой воскликнул он, покраснев. Она склонила голову набок и смотрела ему в глаза, неуверенно улыбаясь. Он сказал: - Теперь вы нечестны! Будьте честны, не притворяйтесь, что считаете эту нелепую Клелию возражением против моей любви к вам! - Ведь Клелия вышла за господина де Мортейля только для того, чтобы сейчас же броситься в объятия своего знаменитого художника. - Это так. Я для Клелии только художник. Она становится между мной и другими женщинами и говорит: "Вот он. Если вы хотите получить что-нибудь от него, обращайтесь ко мне!" Она пользуется мною для удовлетворения своей жажды власти. Она почти не любит меня. - Говорят, что она производит выбор среди дам, желающих заказать вам свой портрет. - Я не отрицаю этого. Я стал слабым с тех пор, как живу чересчур близко к вам, герцогиня, - слишком слабым от всего этого долгого, молчаливого ожидания. Прежде я обошелся бы с такой бедной Клелией иначе. Теперь я терплю ее глупую тиранию. Все-таки это своего рода заботливость, которую кто-нибудь оказывает мне... Она регулирует мое рабочее время и мои продажи - все. Она безмерно горда моей славой. К слову сказать, она у меня довольно сомнительная. - Синьора Деграндис только что указывала своему сыну на вас, как на великого художника. - Кроткая мечтательница! Я не великий художник. Я великий дамский портретист. Это нечто иное... Я не принадлежу к трем-четырем рассеянным по Европе гигантам! Я не принадлежу даже к большему числу тех, которых взмах соревнования приближает иногда к вершине. Оттого, что я не мог оторваться от вас, герцогиня, я сделался хорошо оплачиваемым специалистом в провинциальном городе. Он остановился, выпрямившись в своем старинном широком костюме, и гневным и смелым жестом указал на стены. - Посмотрите сюда. Между старыми шедеврами висят мои картины, и при желании вы их почти не отличите от первых. А меня самого, как я сейчас стою здесь, вы можете по желанию принять за памятник Моретто в Брешии или великого Паоло на его родине. Ха-ха! И этот маскарад дает мне стиль, мой стиль, которым так восхищаются! Я нашел свой собственный жанр, про себя я называю его "истерическим Ренессансом!" Современное убожество и извращение я переряжаю и прикрашиваю с такой уверенной ловкостью, что кажется, будто и они - часть полной жизни золотого века. Их убожество не возбуждает отвращения, а, наоборот, щекочет. Вот мое искусство! Он говорил все язвительнее. Его короткие, красные губы съежились в гримасу. Он наслаждался своим самобичеванием. - Я наполняю все задние планы темным золотом. Фигуры выступают из него на искусственный свет. Говорят, что в них есть что-то, напоминающее старых мастеров. Я придаю перламутровый блеск их разрушенным временем или уродливым лицам и их одеждам, которые так же точно взяты на прокат, как мои... - Или как вот эти, - горько прибавил, почти вскрикнул он, и оборвал. Портьера в соседнюю комнату медленно раздвинулась, и бесшумно вошел ребенок, маленькая девочка, в тяжелом сборчатом платье из белой Камчатки, с кружевами на плечах и руках, крупным жемчугом на шее и кистях рук и круглым, вышитым чепчиком на светлой головке. |
