— Давай поговорим, — прошу я своего спутника. — О чем угодно — из того, что будет потом, после Утгарда. Чтобы мне не забыть о своих мирах, чтобы не завязнуть в Хаосе насовсем…

И тут мимо моего виска, разгоняя наползающий туман, пролетает очередная суперстрекоза — пролетает и… вонзается в мясистый ствол. О! А вот это уже не стрекоза. Это стрела, цвет — синий металлик, оперение из слюдяных крылышек, толщиной почти с мое запястье. Кто-то из местных обитателей решил поохотиться на нас, чужаков. Или просто — упреждающий выстрел?

«Упасть бы в обморок, как все нормальные барышни…» — лениво ползут мысли в голове. — «Выключиться из реальности, поваляться в сером нигде, в котором ничего не существует, даже тебя, потом вернуться в тело, но в другое, земное, настоящее, в комфортной обстановке, среди снисходительных врачей и опытного медперсонала…» Нет. Сдаваться нельзя, нельзя бросать Нудда, нельзя проигрывать, нельзя позориться, я не смогу жить с мыслью, что хаос меня одолел, распахнул дверцу в моем мозгу — и затравил меня страхами, как собаками.

— Поговорить? Хорошая мысль! — раздается из тумана, немедленно вызывая в памяти «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…». — Заодно и нам расскажешь, из каких миров пожаловал!

Итак, мы нашли вас, великаны Хаоса. Или это вы нашли нас?

* * *

Теперь, когда моим друзьям не требуются провожатые, и цель их ясна, и мощь их непобедима, и победа их неотвратима, моя безопасность висит на волоске. Помба Жира, демон секса, не может попросту отдать меня моей свите. Как я, однако, загордился в этих выдуманных мирах, тоже мне Bondieu, Добрый Боженька, создатель и вседержитель, воинства духов предводитель.

Зато Синьора Уия понимает: перед ней — всего лишь человек. Человек, чьи страхи и инстинкты открыты ей до донышка. Синьора садится рядом на атласное покрывало и вздыхает так, что край декольте врезается в грудь, стиснутую корсажем. Я по-прежнему лишен тела, но органы чувств у меня работают даже лучше, чем у дряхлой, отравленной Дурачком мумии, которую я таскаю на себе все эти дни. Волнующееся тело Синьоры мешает мне помнить о ее замыслах.

— Скоро меня победят и изгонят отсюда… — говорит она рассеянно, как о каком-нибудь пустяке. — Расскажи что-нибудь. Напоследок.

— О чем? — спрашиваю я.

— О чем хочешь! Или о ком хочешь, — пожимает плечами она. — А еще лучше — о тех, кого хочешь. Какие они — женщины, которых ты хочешь?

Я смеюсь. Рассказать ей про мои сложности с теми, чьих лиц я никогда не видел и потому вскоре уставал от безликих теней в моем доме, в моей постели? Или рассказать про существа из моих снов, про удивительные, разные, полные силы — или нежности, или насмешки, или гордыни — лица, на которые я не мог наглядеться? Про женщин, к которым боялся прикоснуться в сонном видении, боясь, что она обернется — и я увижу розоватую муть там, где только что было самое прекрасное, самое желанное на свете зрелище — человеческое лицо?

— Как странно: ты так любил женщин, что готов был заглядывать им в душу, а не только ощупывать сладкое белое мясо, дрожащее под мужскими руками, — плотоядно ухмыляется Помба Жира, — ан не судьба!

Она приближает свое лицо к моему, чуть приподнимает бровь и позволяет на себя любоваться.