— Ты не уходила, Верданди?

— Уходила! — мрачно ответствую я. — Уходила, возвращалась, снова уходила и снова возвращалась. Поговорить надо.

— О чем? — хриплым от долгого молчания голосом осведомляется Урд.

— Об устройстве мира.

Многое из того, что поведали мне сестры-прорицательницы, давно известно — и не только мне. Имена норн говорят сами за себя. Имя Скульд значит «долг». Имя Урд — «судьба». Верданди, Верд — «становление». Все, что случилось, вольется в настоящее, как в реку. И повлияет на судьбу реки, на ее путь и на ее воды. Но меня им не обойти. Русло в будущее пролагаю я. На что и был расчет.

— Видар и Фенрир соединяются в прошлом — страх, ярость и обида кует цепь прочнее той, которой еще нет… — журчит голос Урд. Она методично обходит вазы с сухими цветами, легко касается скрученных, точно от жара, листьев и лепестков. Вазы, в которых стоят букеты Урд, видно сразу. В букетах, составленных Скульд, цветов нет — одни бутоны и ветки, покрытые почками. — Когда неразрывная цепь Глейпнир возникает, она проходит не только через тело Фенрира, она пронизывает и душу его. А еще — душу Видара, Бога Мщения. Глейпнир нельзя разорвать никому, только Фенрир сможет избавиться от нее, да и то лишь в день Последней битвы, не раньше. Цепь эта сделана из корней сущего и несуществующего и великая сила заключена в ней.

— Будущее родилось не из воли живых и мертвых, а из этой цепи, — поддакивает Скульд. — Она тянула богов и чудовищ за собой, она заставляла Фенрира искать Одина, чтобы убить и отомстить за обман, за унижения: вольный волк — и вдруг на цепи, в смрадной тьме!

— Они надеются отсрочить Рагнарёк на века, но не понимают, что злоба Фенрира так огромна, что ее боится даже время. Его ненависть гонит время, как стадо овец, времена бегут все быстрей, чувствуя свой конец. И Последняя битва приходит так скоро, что никто не готов к ней, — подхватывает Урд.

И обе они говорят в МОЕМ времени. Это будущее растет на почве, которая у меня под ногами, на МОЕМ настоящем. Ведь я тоже шла уничтожать Фенрира. Я поверила Фригг, я смирилась с неотвратимым.

Да нет, зачем я вру себе? Я вообразила себя спасительницей мира. Спасительницей, которая действует как положено: есть монстр, есть оружие, есть враждебная терра инкогнита, есть грядущий апокалипсис. А также есть я и моя роль — до донышка прозрачная и очень, очень выигрышная… Эх, Мирка, Мирка, как же ты любишь покрасоваться, попозировать, одной ногой стоя на поверженном враге! Притом, что реальность многократно доказывала: лучшие победы — те, в которых никого не приходится повергать во прах. Победы ума, а не оружия. Оружие, бездушное или одушевленное, так легко выкрасть, отбить, перехватить, обратить против владельца…

Признайся хотя бы себе: ты ничуть не умнее мальчишки Видара, тебе тоже хочется драки, мщения, самоутверждения. Как же ты мечтаешь предстать в силе и славе перед теми, кто не верил в тебя — да и сейчас не верит. Ткнуть их носом в свои достижения: глядите, придурки, кого вы недооценили, недолюбили! Вот она я, неотразимая во всех смыслах, вся в белом и благоухаю, как роза! А вы… вы… с вашими жалкими нотациями, с вашими убогими амбициями… Тьфу на вас на всех!

Детство голопузое. Вечно обиженное на тех, кто сильнее.

Из-за него, из-за детства, полного обид, моя реальная жизнь превратилась в сплошную Последнюю битву. Из-за него я много лет не задаюсь вопросом: стоит ли ввязываться в драку? Ответ один: стоит! Чтобы еще раз доказать себе: это я в белом, на белом коне, осыпанная цветами и похвалами, стою, попирая изрубленный труп.