Но то, на что пошли мятежники, изгнавшие офицеров и провозгласившие Совет, было уже слишком. Я понимал, что рано или поздно беспорядки подавят силой, а все их участники понесут наказание в соответствии с законами военного времени. К тому же у стоявших во главе Совета не было конкретного плана относительно того, каким путем можно добиться нашей переправки в Россию. Ну прямо как малые дети – хочу в Россию, и все. Ведь даже если французское правительство захочет это сделать, переправлять русские войска на Родину придется кружным путем или же пароходами через Суэцкий канал, вокруг всей Азии на Владивосток, либо же по северным морям на Мурман и Архангельск.

Поэтому, когда русский военный агент во Франции генерал Занкевич, который вел переговоры с мятежниками, предложил всем желающим покинуть Ла-Куртин, я увел своих солдат в лагерь войск, верных Временному правительству, что находился в деревне Феллетин, в двадцати пяти верстах от места нашего прежнего расквартирования. Всего нас там собралось около шести тысяч человек, и оттуда нас поездами переправили в лагерь, расположенный в местечке Курно к югу от Бордо. Там рядовых нижних чинов, унтеров и офицеров подвергли своеобразной сортировке. Вызвавшихся участвовать в вооруженном подавлении мятежа (а таких набралось не больше трети от общего количества) вернули обратно, а остальных разоружили, не зная, что с нами делать дальше. Я остался среди тех, кто не пожелал стрелять в своих соотечественников, будь они хоть три раза мятежники.

Тем временем дела шли своим чередом. К концу сентября, как мы слышали, мятеж был подавлен самым жестоким образом, с артиллерийской пальбой и взаимным смертоубийством, а среди нижних чинов, что находились в лагере Курно, нарастало брожение. Мы знали, что русская армия там, у нас дома, разваливается, что мужики бегут с фронта, чтобы поделить помещичью землицу, что положение Керенского, знаменитого только своими длинными трескучими речами, весьма неустойчиво. А также нам было известно о провалившемся мятеже генерала Корнилова, и о том, что большевики набирают влияние. Это неудивительно: если много говорить, как Керенский, но ничего не делать, то по-другому быть и не может.

Между тем французское правительство тоже ломало голову, что делать с несколькими тысячами разоруженных русских солдат, которые не виноваты в мятеже, но то же время ни в какую не желают возвращаться на фронт. Франция в связи с войной, забравшей большое количество мужчин, испытывала резкий недостаток рабочих рук. Сначала наших солдатиков хотели определить на военные заводы Бордо, но они у нас крестьяне, и вся их компетенция – таскать круглое и катать квадратное. Ну и разным деревенским мастерством владеют почти все: лес рубить, избу поставить, плотничать там, или по хозяйству заниматься, а обученных работать на станках среди них нет, да и по-французски никто из них не разумеет.

Тогда из русских солдат составили рабочие команды, чтобы помогать местным крестьянам на уборке винограда: их-то молодых мужчин тоже по большей части прибрала война, а кто вернулся по ранению – или без ноги, или без руки. А иногда нас посылали, в порт Бордо, помогать на разгрузке приходящих из Америки пароходов. Большая часть докеров оказалась там же где и французские мужики, то есть на войне. Старшим в нашей команде сделали подпоручика Котова, происходящего из железнодорожных техников. Человек он незлой, к солдатам относится с пониманием и настроен весьма демократически, и к тому же мало-мало владеет той самой французской мовой.