Так бы мы тут и остались, на митинге посреди леса, ибо толпа, какой бы небольшой она ни была, не в состоянии решить ни одного, даже самого малого, вопроса. Но таковых агитаторов, по счастью, среди нас не водилось.
Тяжело вздохнув, подпоручик посмотрел на компас, а потом на часы и повел нас… вперед по тропе. Когда я тихо спросил его, почему именно вперед и почему именно по тропе, он ответил, что это направление ничуть не хуже любого другого. Кроме того, звери тоже не дураки, и их тропа приведет нас, по крайней мере, к воде. Возвращаться же назад нет смысла: при нашем продвижении вперед местность постепенно понижается – а значит, к воде, реке или озеру, мы и идем. Без воды в диких местах нельзя, потому что сыр, соленую ветчину и хлеб, что имеются у нас при себе в качестве сухого пайка, всухомятку есть будет весьма затруднительно.
Так все и вышло. Часа через два пути мы вышли к большой реке, которая под низким серым небом несла свои воды к невидимому отсюда океану. И тут мы встретили первые приметы того, что тут когда-то бывали люди: большой прямоугольник на местности, окопанный канавой и огороженный покосившимся плетнем, какие-то клетки внутри из стволов молодых деревьев. Такое впечатление, будто тут ночевал бродячий цирк, а потом снялся и уехал. При этом внутри ограды, пригоршнями и по одной, кое-где валялись стреляные гильзы – как сказал подпоручик, от американской винтовки и пистолета Кольта. Судя по подернувшей медь патине, воевали тут не так давно, месяца два-три назад.
А на берегу реки нашлись остатки шалашей – вроде тех, которые делают рыбаки, постоянно бывающие на одном и том же месте, неподалеку же от них обнаружилась недавно зарытая братская могила. Над ней вместо креста была укреплена деревянная обструганная табличка с надписью на русском языке, сделанной чем-то вроде химического карандаша: «Здесь лежат невинные члены клана Плотвички: мужчины, женщины, дети и старики, двадцать четвертого августа второго года без всякой причины зверски убиенные римскими легионерами по приказу военного трибуна Секста Лукреция Карра».
Постояли вокруг молча, сняв шапки… Подпоручик тихо заметил, что надпись на табличке сделал человек малограмотный, хотя и очевидно русский. Иностранец написал бы по-другому, и совсем не на русском языке. Правда, даже Евгений Николаевич промолчал о своих предположениях, каким образом стреляные гильзы и русский язык надписи могут сочетаться со словами о римских легионерах и убиенных людях из клана Плотвички. Жутко было так, что волосы на голове дыбом вставали.
Потом мы отошли чуть в сторону от того страшного места и на берегу ручейка, впадающего в большую реку, устроили привал, разожгли костерок и вскипятили на огне в котелке воду, в которую подпоручик высыпал щепотку заварки. Ели и пили молча, ибо высказывать предположения было страшно. Один только подпоручик, осмотревшись по сторонам, сказал, что если бы не пустынная местность, то именно тут должен был стоять древний город Бордо. Вон она, излучина реки, именуемая Гаванью Луны, а вон поросший лесом холм, с которого начинался город. Но сейчас тут ничего нет, только где-то неподалеку живут странные люди, которые пишут по-русски с ошибками и стреляют из американских винтовок в римских легионеров. Ибо та загородка вроде плетня – это не стоянка бродячего цирка, и не загон для скота, а временный оборонительный лагерь – примерно такой римские легионы ставили в любом месте враждебных земель, где останавливались на привал. Вопрос только в том, искать этих людей как соотечественников или бежать от них как от огня. Впрочем, если бежать, то долго мы не протянем, ибо на всю команду у нас есть только два маленьких ножичка, коробка спичек, огниво с кресалом и револьвер с шестью патронами у господина подпоручика. В дикой местности с таким «набором Робинзона» остаток жизни будет недолгим и очень неприятным.
Когда подпоручик высказал нам свои соображения, поднялся галдеж, как на митинге у господ революционеров, но длился он недолго, потому что внезапно недолгая вольная жизнь для нас кончилась. |