XXIV

Большое багровое солнце упало в ущелье, оставив в темнеющем небе светлый радужный след. В последних отблесках дня вспыхнули и почернели высокие деревья на бурой круче, над шумными водами речки.

У самого обрыва на низкой треугольной скамеечке, прислонившись спиной к стволу яблони, сидела мать Мухтара Патимат. Маленькие, глубоко запавшие глаза её, глядели прямо перед собой, высохшие и потемневшие от долгой жизни руки перебирали чётки. Чётки были двухцветные: красный камешек, чёрный камешек, красный камешек, чёрный камешек.

Словно камешки чёток, Патимат перебирала в памяти прожитые годы: их было много — целое ожерелье, и каждый год имел свой цвет. Красными камешками в этом ожерелье были те годы, когда выпадало счастье, чёрными камешками были годы горя, лишений, годы, не освещенные радостью. Много несчастья выпало на долю Патимат, очень много. Перед войной родился у неё четвертый сын — Мухтар. Трое других были к тому времени крепкими юношами. Патимат уже собиралась их женить, а тут пришла война. Пришла война и забрала её сыновей, и они один за другим погибли в первый же год. От сыновей остались только солдатские фотографии на стене кунацкой в рамочке под стеклом, которую сделал для них Мухтар. Вот уже почти тридцать лет смотрит Патимат на эти пожелтевшие фотографии бритоголовых, черноглазых солдат, и в последнее время ей не вполне верится, что это её дети. В войну в ауле было голодно, люди ели траву. Её муж Гамзат не выдержал ударов судьбы, голода, холода — весною 1942 года он слёг и, проболев всего неделю, умер. Если бы не Мухтар, она бы тоже не осталась жить. В те годы она, казалось, ослепла и оглохла от горя, и маленький Мухтар был единственной ниточкой, которая связывала её с жизнью.

Патимат смотрела на омытые вечерней дымкой сакли своего полуразрушенного аула, слушала монотонный говор реки, дальнее гудение и скрежет механизмов, работающих в котловане, и думала медленно и нескладно. Мухтар говорит, что здесь будет море и всё уйдёт под воду. Патимат никогда в жизни не видела моря и не представляла себе, откуда в их речке найдется столько воды, чтобы затопить всю окрестность и аул, в котором прожили жизнь десятки поколений её предков. На другой стороне реки поднимали пыль автомобили, ревели длинношеие экскаваторы, мелькали крохотные фигурки людей. Вот они, вот эти люди, которые хотят поставить в ущелье такого шайтана, который будет делать из воды свет и огонь. Так говорит её Мухтар, он с ними, он всё знает. Патимат боялась думать о том, что сына пора женить, боялась искать невест и готовиться к свадьбе. Ей сразу приходили в голову воспоминания о погибших детях, о том, что стоило ей засватать сына, как тотчас приходила повестка из военкомата. Она суеверно боялась думать о свадьбе сына и желала этого события больше всего, собственно это было единственное большое желание оставшееся в её жизни. А Мухтар не спешит с женитьбой. Говорит: надо учиться. Не дай аллах женится на русской! Их много понаехало.

Быстро темнело; от реки всё ощутимее поднималась прохлада. Патимат встала, взяла скамеечку и по тропке между деревьями своего сада направилась к сакле.

Дорого достался им этот сад… Муж Патимат Гамзат и его отец, и дед, и прадед, и все, кого помнили в их роду, были мастерами по металлу. Когда Гамзат подрос, отец стал брать его с собой вниз, в Россию, — познавать ремесло. С простеньким инструментом в хурджинах они ходили по придонским станицам и зарабатывали себе на жизнь. К лету возвращались в родной аул помочь семье в хозяйстве и принести заработок, а осенью снова пускались в путь.