На следующий день Ласло вернулся из хозяйского дома, куда относил дрова, и показал ей большой палец. Красная армия наступала. Ласло всё чаще и чаще приносил хорошие новости. Хозяева притихли и стали лучше кормить работников, видимо, полагая, что в нужный момент те за них заступятся. Но прошло ещё полтора долгих военных года, прежде чем линия фронта перерезала границы Германии.

* * *

Гришу Макарова Дуня увидела в феврале сорок пятого года, когда война подкатила вплотную к фольварку. В ту ночь где-то неподалёку без перерыва тарахтели пулемёты, гремели взрывы. В доме хозяев готовились к обороне немецкие солдаты. Подход к воротам перегородил танк с чёрными крестами вермахта на броне. Ласло заставили рыть окопы, а саму Дуню впервые за всё время допустили в дом – помогать готовиться к приезду господ офицеров. Солдат кормила полевая кухня. Утирая слёзы, хозяйка выставляла на стол запасы колбасы и консервированных овощей.

Раскрасневшаяся горничная Катерина вихрем носилась по комнатам, взбивая перины и нагружая подносы печеньем и чашками с эрзац- кофе. Настоящий кофе давно перевёлся. Дуне поручили стирать одежду и мыть полы. Впрочем, уход за коровами тоже не отменялся, тем более, что испуганные животные постоянно мычали и метались в своих загородках. Ближе к вечеру уставшая и растрёпанная, она сунула ноги в чёботы и понеслась за сеном. Сено хранилось в низкой постройке из каменных валунов с тёмной покатой крышей из замшелого шифера. Её не насторожило лёгкое, совсем мышиное шуршание, но от фашистов можно ждать чего угодно, поэтому Дуня по-немецки спросила:

– Wer ist hier?

И повторила по-русски:

– Кто здесь?

Шорох затих, и она принялась за заплечную корзину сеном, но чувство присутствия чужака не оставляло. Перехватив вилы, Дуня резко развернулась:

– Только шевельнись, фашист, рука не дрогнет, и пусть меня убьют, хоть одного, да унесу с собой в могилу!

Ей было всё равно, что тот, кто притаился в углу, не понимает по-русски. Она говорила не для него – для себя, чтоб не отступить и драться до последнего. Достаточно за сегодняшний день насмотрелась на поганые фашистские рожи, уворачиваясь от их липких лап. Когда толстяк ефрейтор подставил ногу в грязном ботинке, она с разбегу растянулась посреди двора, а фрицы хохотали и тыкали в неё пальцем. Весело им! Ничего, не долго осталось веселиться!

– Да свой я, свой, – раздался тихий голос из сена, – положи вилы, а то и впрямь проткнёшь.

– Свой? Советский?

Веря и не веря, она смотрела, как из сена вылез невысокий сержант и улыбнулся. Хотя темнота в сарае скрадывала черты лица, она увидела, что у него ослепительная, бесшабашная улыбка, от которой стало светло на душе. Не помня себя, она бросилась на шею к бойцу и принялась целовать его глаза, колючие щёки, ватник, пропахший дымом и порохом:

– Господи! Господи! Дождалась! Дожила!

– Погоди, не шуми! Немцев приманишь. – Он осторожно оторвал её от себя и легонько встряхнул за руки: – Тебя как зовут?

– Дуня!

Он кивнул:

– А меня Гриша. Работаешь тут?

– Да, я остарбайтер. Угнанная из Смоленска.

– Понятно. Быстро расскажи мне, много фрицев в фольварке?

– Не очень. Пять офицеров, они на хозяйской половине. Хозяева муж и жена. Ещё есть горничная Катерина, она за немцев. Работник Ласло, он немой, но будет помогать нашим. Немцев терпеть не может. Около ворот стоит танк.

– Танк я видел. Скажи, сколько солдат.

Дуня произвела быстрый подсчёт в уме:

– Около пятидесяти. Но вам не надо идти, где танк. Фольварк лучше обойти со стороны реки. Там на страже стоят два солдата. Я отнесу им бутылку вина, попрошу у Ласло.