|
- Из армии? что вы сказали?.. из Пруссии?.. - Точно так-с... Нарвского пехотного полка подпоручик, ордонанс Панина, курьером с бумагами. - Знакомец моей жилицы? - Так точно-с! Кроткая, ласковая улыбка осветила строгое лицо академика. - Слышал о вас, слышал... Нежданный гость - тем приятнее. Она и не подозревает. Сколько о вас гадано, толковано. Милости прошу, зайдите пока ко мне... - Какие же новости? Утешьте, сударь, подарите, - продолжал хозяин, - бьём немцев? Не правда ли? Крошим ферфлюхтеров?.. [Ферфлюхтер - проклятый (нем.)] - Бить-то били, да теперь отступаем и скоро, надо полагать, вовсе вернёмся. О перемирии заговорили. - Что?.. отступаем? перемирие? Да кто ж его предложил? - С нашей, знать, было стороны. Табакерка и перо академика полетели на стол. - Как? мы? о мире? да вы шутите? - вскрикнул дебелый, широкий в кости академик, дрожащими руками оправляя на плечах потёртый серый китайчатый халат. - Ах, дерзость! Ах, наглость и стыд! Батюшки! После стольких-то побед!.. Голубчик, молодой вы человек, с дороги озябли... устали... садитесь... Лизхен! Лизавета Андреевна! Леночка! Чаю, самоварчик ему... умываться скорее... - Bitte, bitte, gleich! [Пожалуйста, пожалуйста, сейчас! (нем.)] - отозвался женский голос из соседней комнаты. - Извините, - поклонился офицер, - ваша жилица, Настасья Филатовна, мне старая благодетельница... - Знаю, не обидится... Мы с ней почасту толкуем... архива всяких преданий!.. - Где ж она? - К вечерне, должно, ушла. Переждите: вот, пожалуйте сюда, в комнату моей дочушки, Леночки; но осторожней. Тут у меня, как у крота, переходов да всяких клеток. Каменный дом под фабрику мною строен; а этот с садом уцелел от пожара, - в старину ещё, другими наложен. Внизу у нас жильцы и женино хозяйство; наверху ж мой рабочий кабинет, инструменты, электрические батареи, подзорные трубы, реторты да колбы... В комнату, куда академик ввёл гостя, вбежала с полотенцем и со свечой улыбающаяся девочка лет тринадцати, тоненькая, белокурая, в локонах, голубыми глазами и улыбкой похожая на отца. За ней, с тазом и кувшином воды, повторяя снова: "Bitte, bitte", - вошла ещё красивая, полная, в белом фартуке, чепце и с засученными по локти рукавами жена хозяина. Все они и самые комнаты, тёплые, уютные, казались офицеру такими добрыми, ласковыми. - Вот вам, голубчик вы мой, мыло и вода! - сказал академик, когда дамы ушли. - Делайте свой туалет без церемоний; а я - простите за любопытство - ещё кое о чём вас расспрошу... Так перемирие? Ах они, окаянные, слепцы... - Панин хочет поправить дело и прислал рапорт: жалко, армия стремится к бою. - И что ж? есть надежда поправить дело? - Бог весть, как посудят; союзников нынче, сказывают, у Пруссии немало и здесь. - Рвань поросячья! Каины! Черти особые, их же и крест российский не берёт! - шагая по горенке, сердито вскрикнул академик. |
