|
.. Ныне всё бросила... - Румяниться не надо, - говорит царица, - а брови марай... Ну, сядь же, соври про разбойников или про какие иные дела. - Казни, всевластная, невмочь; вся душенька во мне трепехчется... - Отчего ж она у тебя трепехчется? - смеётся государыня. - Как иду к тебе, милостивая, будто на исповедь, а вышла, точно у причастия была... И припадёт Настасья к постели царицы, ножки, юбочку её целует, до утра ей тараторит. - В чём счастье, Филатовна? - В силе, матушка государыня, в знатности да в деньгах. По деньгам и молебны служат. - А горе в чём? - Без денег, всемилостивая. - Да ты, нешто, ведьма, жадна? - Жадна, ох, жадна и всё, пресветлая, что пожалуешь, возьму... Деньга - ох! - она ведь и попа купит, и Бога обманет... Весело царице. - Вот, было в старые годы... - начнёт Филатовна и говорит про всё, что видела и слышала на свете, на долгом веку. Фавориты её побаивались, и сам канцлер Бестужев в праздники посылал ей подарки - муки, мёду, пудовых белуг и осетров. И хоть недолго Филатовна пожила за вдовцом, сержантом лейб-кампании, зато всласть, в полную волю. Анисим Поликарпыч нередко загуливал и буянил, но уважал Настю и тоже побаивался, а по смерти отказал ей дом на Острову у Невы. Падчерицу она пристроила за повара графа Разумовского, но вскоре её схоронила и осталась круглой сиротой. Зато кто её не знал? Совет ли дать, навестить ли в горе, похлопотать ли за кого - её было дело. Не только светские, духовные её уважали... Церкви Андрея поп взял её к себе кумой. Дом, хозяйство Филатовны славились в околотке. Сама она стряпала, окна и полы мыла, без очков на старости лет шила бисером, золотом, копала огород и доила коров. И не раз сама государыня Елисавета Петровна лично удостаивала её заездом к ней - малины тарелку откушать, прямо с кустов, либо выпить из холодильни стакан свежего, неснятого молока. И деньги водились у Филатовны. Они-то её и погубили. Отдавала она их тайком богатеньким господам в рост. Но попутал бес. Одна знакомка дала совет. Погналась Бавыкина за большим барышом, ссудила немалый куш известному гвардейскому моту и всю казну потеряла. Хотела извернуться молчком; поплакала, погоревала и заложила свой участок банкиру Фюреру, но не выдержала срочных платежей, дом её со двором были проданы в начале той зимы с молотка. Таков-то безлистый, оголелый на ветру дуб стоял теперь перед залётным гостем. - Ну, да что тут, садись, соколик, - сказала Бавыкина офицеру. Они сели. - Не те времена, Вася; всё ушло, всё улетело, как почила наша пресветлая благодетельница... Что сберегла добра, рухлядишки, всё перевезла сюда... Остальное - разобрали люди. - Ничего! даст Бог, поправитесь; вот я приехал - подумаем... - Поздно, друг сердечный, поправляться да думать. Другим, видно, черёд настал. Вот, к грекене к одной в никанорши зовут, за хозяйством глядеть; приходится внаймы на старости лет... Всё прахом пошло... А я мыслила о тебе, тебе сберегала. |
