|
- Рвань поросячья! Каины! Черти особые, их же и крест российский не берёт! - шагая по горенке, сердито вскрикнул академик. - Иродовы души! травка гнусная, фуфарка!.. Он закашлялся и, поборая волнение, остановился у стемневшего окна. - Бес шёл сеять на болото всякие плевелы и дрянь, - сказал он, не оглядываясь, - да и просыпал нечаянно это зелье - фуфарку; ну, из него и родился весь немецкий синклит: сам старый лукавец Фриц, его генералы Гильзен и Циттен, а с ними и наши доморослые колбасники - Бироны, Тауберты, Винцгеймы и вся братия [Лукавец Фриц - прусский король Фридрих II (1712--1786). Едва вступив на престол, летом 1740 года, он открыто начал покровительствовать масонам, возглавив немецкие ложи. Был в тесных сношениях с Бироном. Ломоносов выступает против него и "академических немцев" Тауберта, Винцгейма и прочей братии, ибо ненависть их к русским проявлялась открыто]... И их ещё не ругать? Вздор! - обернулся и махнул кулаком академик. - Я их ругаю за нелюбовь к кормящей их России, позорно, в глаза, самою сугубою и их же пакостною немецкою бранью. Говорю ж с ними в конференции не иначе, как по-латыни. Не выносит их бунтующая против такой напасти и такого бесстыдства душа. - Но их сила, господин академик! - произнёс офицер. - Не лучше ли иметь с ними волчий зуб да лисий хвост? - Один волчий зуб, без всякого хвоста! - более и более раздражаясь, крикнул академик. - Не церемонюсь я с несытыми в алчной злобе проходимцами и потому у них не в авантаже... Таков, сударь, моей натуры чин и склад!.. Ах, дерзость! Ах, нескончаемая лютость, поправшая всякий естества закон... Так это правда? Успела голубица мира, успел Гудович доставить масличную ветку в Берлин [Предложение о мире и о заключении мира между Россией и Пруссией, воюющих друг против друга, привёз в Берлин генерал-лейтенант Гудович]? Боже - господи! Ужли ж побеждённому королю вверять судьбы российской исконной политики? Да этого, друг мой, Россия с ордынских баскаков не видывала... - Жил я между немцами, - сказал офицер, - извините, хоть и враги наши, а у них хорошо: порядок, науки. - Да нас-то они ненавидят, не признают. Бить бы тамошних до конца, здешние бы присмирели!.. Ни одобрения возрастанию родных наук, ни чести по рангу, ни внимания к каторжному, в здешнем крае, учёному труду! Я мозаику, сударь, я стеклянный завод завёл, а они - конюхов да сапожников креатуры - жалованье мне завалящими книжками из академической лавки платили. Я открытия делал, оды писал, а с меня, когда я жил в казённом доме, деньги за две убогих горенки высчитывали. Истомили меня, истерзали кляузами. Поневоле другой стал бы пригинаться, слабеть, как иные - не хочу их называть - Лазаря знатным барам петь, на задних лапках за подачкой стоять... Да не буду стоять! не буду подличать!.. Друзья у меня не по знатности - по гению и по усердству наук... И душа моя, сударь, плебейская, поморская... Воспитал её в соловецких беломорских зыбях студёный, надполярный океан... Оттого-то ветер солёный, морской ходит в ней, бушует почасту... "Вот человек, открытая, смелая душа!"- подумал офицер, с горячим, почтительным сочувствием глядя на матёрого плебея-академика, с распахнутою, могучею грудью, шагавшего перед ним в стареньком китайчатом халате. - Ох, извините, - сказал тот, остановясь, - вы привезли зело печальные, волнующие вести; не удержишься. |
