Закон всеобщего неизбывного бардака требует именно этого.
— Ты вот что, — сказал Гиттенс, — ты осторожнее будь. Есть много людей, которые очень не хотят, чтобы это дело опять всплыло. Много важных персон, которые в этом совсем не заинтересованы.
— Меня уже предупреждали. И не раз. Но остановиться не в моих силах.
— Тут ты не прав, Бен. Умение вовремя остановиться — одно из главных профессиональных качеств хорошего полицейского. Во время следствия нам совсем не обязательно ответить на все возникшие вопросы, проследить до конца каждую ниточку. На это просто нет времени. Наша работа — побыстрее решить в общем и целом одно дело. И тут же браться за следующее. Время не ждет. Поэтому в какой-то момент ты должен сказать себе: хватит, достаточно, сбрасываю в архив. И двигаться дальше.
51
Разумеется, Гиттенс был прав: никакая тайна не раскрывает себя до конца.
А уж что касается убийства, то оно всегда окружено сотней мелких неразрешимых вопросов:
что жертва делала в данном месте в данное время?
почему она не закричала (или почему закричала)?
почему убийца выронил орудие преступления и не поднял его?
почему убийца не сразу скрылся с места преступления?
И так далее, и так далее.
Можно часами, днями и неделями безрезультатно ломать голову над второстепенными загадками.
Убийство из-за случайных, необъяснимых деталей и в силу отсутствия свидетелей дает обильную пищу для догадок. Большинство этих неясностей не имеет решающего значения, и опытный следователь рано или поздно научается игнорировать попутные загадки как несущественные мелочи. Дело считается раскрытым, когда ясно главное — кто убил. А все остальное — шелуха, досужее любопытство.
В жизни не происходят эффектные сцены в гостиной а-ля Агата Кристи, где умный-преумный инспектор, усердно поработав серыми клеточками, рисует пораженным слушателям безошибочную картину убийства во всех подробностях.
Гиттенс прав: мир намного запутаннее, чем кажется нам — книжным идеалистам и романтикам.
Словом, моя беседа с Гиттенсом побудила меня к определенного рода смирению. Если остаются неясности, значит, быть по тому!
Я случайно узнал, что в последние дни перед своей гибелью Арчи Траделл нервничал в связи с какой-то проблемой. Но вполне возможно, что я так никогда и не узнаю, что за проблема мучила его в последние дни жизни. Больше того, очень даже вероятно, что это пустяк и мне и не нужно знать ответ!
То же самое можно сказать о Фрэнке Фазуло и о том давнем изнасиловании-убийстве полицейского в пабе: а на фига оно тебе — знать, что там случилось? Был Рауль или не было Рауля, какая разница? И вся эта головоломка с квартирой за красной дверью и убийством Траделла, и загадка, какого дьявола убийца ворочал труп Данцигера, — все эти «почему» да «как», возможно, останутся без ответа. Бог с ними, с малозначительными подробностями. Убийство Данцигера в общем и целом разъяснено. Все улики, несомненно, указывают на Харолда Брекстона. Все! А остальное — шум за сценой, болезненный зуд в мозгах, слухи и домыслы — чушь и гниль. Так что давай, Бен, согласись с версией — и угомонись.
Но одна загадочка застряла у меня в мозгах, и никакая самотерапия не могла изгнать ее из моей головы. Оставался один свидетель, который до сих пор, так сказать, не отмылся от грязи. А именно — Фрэнни Бойл.
Расставшись с Гиттенсом, я поспешил в центр города — найти Фрэнни Бойла и дожать его.
Я припарковал машину на Юнион-стрит и дальше пошел пешком мимо статуи Сэмюэла Адамса через огромную голую площадь перед мэрией.
Она называется Сити-холл-плаза, но испанцы, насколько я знаю, плазой называют уютную площадь, которая соответствует «человеческому масштабу». |