|
Только в этих двух местах, да еще при дворах, взгляды могут сказать очень много. Только при безграничном раболепстве или безграничной свободе можно передать взглядом всю силу души, сделать его столь же понятным, как речь, выразить в нем целую поэму или драму. От Адама, маркиза де Рувра и графини ускользнуло то, что заключалось во взоре таких блестящих наблюдателей, как старая кокетка и старый дипломат. Но Тадеуш в своей собачьей преданности понял, что предвещал этот взгляд. Все это, заметьте, было делом нескольких секунд. Описать бурю, которая поднялась в душе капитана, в немногих словах нельзя, а многословие сейчас не в чести. “Как! тетка и дядя уже предполагают, что она может меня полюбить, - думал он. - Теперь мое счастье зависит от меня самого. Да, но как же Адам!..” Идеальная любовь и желание, столь же сильные, как чувство благодарности и дружбы, вступили в борьбу, и на мгновение любовь взяла верх. Бедный, преданно влюбленный капитан не устоял! Он стал остроумным, ему захотелось понравиться, по просьбе старого дипломата он в общих чертах рассказал о польском восстании. И во время десерта увидел, что Клемантина ловит каждое его слово, принимает его за героя, позабыв, что Адам пожертвовал третью своего огромного состояния, а затем подвергся всем превратностям жизни в изгнании. В девять часов, после кофе, г-жа де Серизи попрощалась с племянницей, поцеловала ее в лоб и увела с собой не посмевшего протестовать Адама, покинув маркизов дю Рувр и де Ронкероль, которые тоже ушли минут десять спустя. Паз и Клемантина остались вдвоем. - Я удаляюсь, сударыня, - сказал Тадеуш, - вы, верно, тоже собираетесь в Оперу. - Нет, я не любительница танцев, а сегодня дают препротивный балет “Восстание в серале”, - ответила она. Минуту они молчали. - Два года тому назад Адам не уехал бы в театр без меня, - сказала она, не глядя на Паза. - Он безумно вас любит... - заметил Тадеуш. - Ах, именно потому, что он безумно меня любит сегодня, он может разлюбить меня завтра! - воскликнула графиня. - Парижанки непостижимы. Когда их любят безумно, они хотят, чтобы их любили разумно; а когда их любят разумно, они упрекают нас, что мы не умеем любить, - сказал капитан. - И они правы, Тадеуш, - с улыбкой заметила она. - Я отлично знаю Адама и не сержусь на него: он человек ветреный, а главное, он большой барин, он всегда будет доволен, что я его жена, и никогда ни в чем мне не откажет, но... - Разве есть браки, в которых не было бы “но”? - мягко возразил Тадеуш, стараясь дать другое направление мыслям графини. Даже самому бескорыстному мужчине пришла бы в голову следующая мысль, от которой чуть не лишился рассудка влюбленный Тадеуш: “Я дурак, если не скажу ей, что я ее люблю!” Оба молчали, боясь выдать свои мысли. Графиня украдкой взглядывала на Паза, а Паз тоже украдкой следил за ней в зеркало. Удобно усевшись в глубоком кресле, он сложил руки на животе, как плотно покушавший человек, и стал быстро вертеть большими пальцами, тупо на них уставившись. - Скажите же мне что-нибудь хорошее об Адаме! - воскликнула Клемантина. - Скажите мне, что он не ветреник, вы же его знаете! Это был крик души. "Вот теперь наступила та минута, когда можно воздвигнуть между нами непреодолимую преграду”, - решил бедняга Паз, обдумывая героическую ложь. - Что-нибудь хорошее? - переспросил он. - Я его слишком люблю, вы мне все равно не поверите. Я не способен сказать о нем что-нибудь плохое. Итак, сударыня, мое положение между вами обоими весьма затруднительно. Клемантина опустила голову и посмотрела на кончики лакированных ботинок Паза. |
