Если мне будет позволено дать совет, то вот он — миссис Симпсон должна немедленно выехать за границу. Я умоляю ВВ уделить проблемам, изложенным в этом письме, самое пристальное внимание и сделать это до того, как события выйдут из под контоля.»

Реакцией Эдварда VIII на это письмо стало следующее — он, заявив, что «чувствует себя преданным», занялся очень важными государственными делами — два последующих дня были посвящены приёму приехавшей в гости к племяннице тётушки Уоллис. И только после этого король соизволил заняться политикой. Первым делом он попытался уволить секретаря Хардинга, от чего его отговорил Монктон, один из немногих продолжавших пользоваться его расположением советников. Монктон заявил, что целиком согласен с письмом и что нужно немедленно что-то предпринять. Короля очевиднейшим образом подталкивали к неким действиям, причём было ясно, что что бы он ни предпринял, не только не разрядит, но напротив, углубит кризис.

Между прочим, до того, как письмо Хардинга прочёл король, с ним ознакомился Джеффри Доусон. Этот небезызвестный персонаж ходил в своё время в упомянутый мною «Мильнеровский детсад», был одним из членов «Кливденского кружка», был не просто близок к лорду Галифаксу, а являлся его близким другом и, как следствие всего перечисленного, был германофилом, что позволяло ему пребывать в контакте не только с пронемецки настроенным сегментом английского истеблишмента, но и с тогдашней немецкой верхушкой. Насколько искренен в своём «прогерманстве» был Доусон является, вообще-то, загадкой (когда имеешь дело с государственными служащими любой страны никогда ни в чём нельзя быть уверенным, и уж тем более нельзя быть уверенным, когда имеешь дело не с «любой страной», а с Англией), но внешне это выглядело именно так — Доусон «играл» на стороне короля. Ну и вот, он был первым, кто прочёл письмо Хардинга и не только его одобрил, но и сказал, что он не изменит в этом письме ни одной буквы. Письмо было положено в red box, доставленный Эдварду VIII.

Письмо Хардинга скрывало за собою вот что — выглядевшие «друзьями» Эдварда VIII лорд Бивербрук, Черчилль и тот же Доусон преследовали свою цель. Сводя суть кризиса к личности «миссис Симпсон» они показывали королю, что они на его стороне и тот от великого своего ума и в самом деле считал их если не друзьями, то союзниками, однако же «союзники» держали за пазухой камень, валя правительство ненавистного Эдварду Болдуина, они делали это вовсе не для того, чтобы позволить соединиться двум любящим сердцам, они надеялись, что следствием кризиса будет уничтожение сложившегося в предвоенной Англии внутриполитического контекста вообще. Для них очевидная неразрешимость кризиса была в высшей степени желательна, ибо позволяла практически покончить как с консерваторами, так и с лейбористами и создать на обломках двух партий одну партию, как они сами её называли — «партию короля». Понятно, что название это было условным, но идея просматривалась очень чётко — «одна страна, один народ, одна партия, один…» Один кто? Об этом никто не говорил. Зато все взахлёб говорили о миссис Симпсон.

То, чего не понимал Эдвард VIII, очень хорошо понимали и Семья и Болдуин. До того как заручиться поддержкой Эттли, Болдуин вошёл в контакт с Королевой Матерью и только потом стал искать союзничества лейбористов. Все так же хорошо понимали, что добиться отречения Эдварда VIII после коронации будет практически невозможно. Следовало спешить. У Болдуина была репутация человека неторопливого и тяжёлого на подъём, он даже и внешне был олицетворением консерватизма, однако же все хорошо знали, что если уж он принял решение, то действовал он после этого на удивление сноровисто и остановить его было очень трудно.

Изначально позиция правительства (что означало позицию Семьи) выглядела куда уязвимее, чем позиция короля.