– …Я вам говорю! Вам! Встаньте!

    – А?

    – Вы что – спите на занятии?

    – Нет, почему сплю?

    Саня-Ваня разгневан.

    – Встаньте.

    Я встаю. Пень еловый.

    – Почему вы не соблюдаете дисциплину?

    – Потому что… не считаю нужным!

    Саня-Ваня берет меня за плечо и толкает к двери.

    – Идите к директору, – говорит он, и голос его вздрагивает от гнева, – и без ее разрешения…

    Класс сочувственно смотрит мне в затылок. Я закрываю дверь и медленно бреду по зловеще тихому коридору. «Что делать?» – как сказал Чернышевский. Мадлен, тебе труба. Какой пассаж!

    У кабинета директора на подоконнике сидит полковник Головченко. Я немедленно заливаюсь горькими слезами. Их высокоблагородие удивлены и растроганы. Сквозь всхлипывания доносится мой противный жалобный голос:

    – …А строевая подготовка – это тяжело… и не всякому дано… это нужно призвание… ы-ы-ы… Александр Иванович не понимает…

    В тот момент, когда Саня-Ваня шел насладиться зрелищем моего унижения, я уже вытирала слезы, утешаемая директором, а полковник Головченко многозначительно сказал:

    – Александр Иванович, можно вас на минуточку…

    Саня-Ваня был посрамлен и уничтожен, но на душе у меня скребли прямо-таки саблезубые тигры, потому что я поступила достаточно подло, натравив их высокоблагородие на их благородие, тем более, что последнее, в сущности, желало мне добра.

    Придя домой, я даже выдрала из конспекта по военке листы, исписанные изречениями Пруткова-младшего. Эти листы, нечто вроде фиги в кармане, утешали меня в тяжелые минуты, и я воображала, что протестую против муштры.

    Оттого наши командиры лысы,

    Что прическу у них объели крысы.

    И мое любимое:

    Не нам, господа, подражать Плинию.

    Наше дело выравнивать линию.

    Но на уничтожении этих листов мое раскаяние кончилось.

    * * *

    Наша школа ist eine Schule mit erweitertem Deutschunterricht, по каковому поводу ее часто посещают разнообразные иностранные делегации. Тогда лучших учеников снимают с уроков и отправляют беседовать с делегатами. Совсем недавно мы крупно оконфузили западных немцев: они проходили по лестнице в тот момент, когда стройная шеренга одетых в гимнастерки девушек дружно орала:

    – Здра!!! жла!!! трищ!!! йор!!!

    Саня-Ваня орлом прошелся перед нами и с видимым удовольствием произнес:

    – Напра-во!

    Никогда так четко мы не исполняли его приказаний, никогда так звонко мы не щелкали каблуками наших легкомысленных босоножек, никогда строевой шаг не печатался громче и резче, чем в тот раз, когда мы промаршировали мимо немецких гостей, с интересом проводивших нас глазами. Вышел медизанс, как говорили в XVIII веке, и наше школьное начальство усилило бдительность.

    – Да!!! – кричала в трубку директор. – Да! Консул ФРГ! А во дворе баки с мусором. Немедленно! Да! Экстренно.

    Я потихоньку вышла из канцелярии. Консул ФРГ – это не какие-нибудь студенты из Гамбурга. Это уже серьезно.

    Баки, наши вечные философические мусорные баки, были вывезены экстренно и немедленно.