– Ну вот. Он переоденется монахиней…

    – Гм… Это мысль. Отец Тук, переодетый монахиней…

    Наталья испускает вопль.

    – Наталья! – говорю я. – Может быть, время ввести верную служанку? Скажем, отец Тук под ее юбкой проникает в монастырь…

    – У-у! – басом вопит Наталья. Это обозначает высшую стадию восторга.

    Покружив по улицам, мы идем к Наталье. Я сажусь за машинку, и начинается процесс творчества.

    – «Мужественное лицо Маленького Джона было бледно».

    – Погоди… Где-то уже была эта фраза…

    – «Желтое лицо Бонапарта…»

    – Мара-азм!

    Машинка под моими пальцами начинает стучать. Я защемляю ноготь между клавишами и тихонько подвываю от боли. Наталья этого не замечает. Она созерцает потолок. Тишина отрывает ее от размышлений.

    – Уже? – говорит она. – Дальше…

    – «Он поднял голову и увидел нежное девичье лицо, склонившееся над ним…»

    – Мадь! Ну роза-мимоза! Не надо никаких девичьих лиц. «Он очнулся».

    – Ладно, пишу: «Он очнулся».

    – Вот, – удовлетворенно говорит она. – Теперь хорошо бы…

    – Давай он будет бредить?

    – Никакого бреда! У нас и так весь роман – бред…

    Хелот из Лангедока.

    Рядом с Великим Монро

    (мемуары)

    Возможно, было утро. Не знаю. Помню в этот день серый тополь за окном. Он облетел. Трепетал последний лист. Я открыл дверцу хрустального бара. Там множились бутылки с хересом и виски. Я достал мононгахильское виски. Налил. Выпил. Потом для разнообразия налил херес. Написал стихи о тополе: «Один на ветке обнаженной трепещет запоздалый лист».

    Вошел сэр Ламорак.

    – Я из бара, – сказал он.

    – Дрянное место, – сказал я.

    – Все бары дрянные.

    – Нет, есть очень приятные.

    – Выпьем, – сказал он.

    – Пожалуй.

    Мы выпили.

    – В Чикаго виски лучше, – сказал Ламорак.

    – Это мононгахильское, – сказал я.

    Было темно. Вошла лошадь. Она была белая.

    – Это моя лошадь, – сказал Ламорак.

    – Жеребец?

    – Нет, кобыла. Выпьем.

    Мы выпили. Я сказал:

    – Соткалась из ночного мрака кобыла сэра Ламорака.

    Он засмеялся. Мы пошли в бар. Там горел красный свет и было душно.

    – Нечем дышать, – сказал Ламорак. – Кобыла задохнется.

    – В Лейпциге было еще хуже, – сказал я. – Там вообще отвратительные бары.

    – Зато кафе на улицах приятные.

    – Да. Там бывает неплохо.

    – В Берлине была черная официантка.