|
Ему хотелось доказать, что не такой он злой и грубый. Он думал — что бы ей подарить, но не находил ничего. Кроме ожерелья Лейлы, какое унес он из ее комнаты, у пальвана не было никакой безделушки. Сейчас он решил вернуть его девушке и хоть этим смягчить ее отчужденность к нему. Он зашел в кибитку, где сидела Лейла. Девушка вскочила на ноги и испуганно прижалась плечом к териму.
— Хей, Лейла, ты все еще боишься меня? Не бойся...— Кеймир широко улыбнулся, снял кушак и, развернув его, достал ожерелье. — Подойди сюда, — позвал он девушку... При виде своего ожерелья Лейла вся преобразилась, глаза ее заблестели. Она несмело приблизилась к пальва-ну и, мельком взглянув ему в глаза, опустила голову. Кеймир неторопливо надел на шею девушки длинную нить искрящихся бусинок, приподнял подбородок девушки и ласково заглянул ей в глаза. Лейла улыбнулась. В больших черных глазах девушки заискрились слезинки. Кеймир поднял девушку на руки, прижал ее к своей могучей груди, опустился на колени и зашептал сладостные слова... Мать вернулась к вечеру. Привезла чувал муки, каурмы и готового чурека. Ужинали все вместе. Впервые старуха, да и сам Кеймир видели Лейлу веселой. На щеках у нее горел румянец, а глаза сияли счастьем. Мать хорошо понимала, что в ее отсутствие произошло что-то важное: в кибитке поселился добрый джин. Старуха глядела на девушку, на довольного сына и говорила: — Бог даст, отдадим ковры, возьмем с десяток овец, верблюда возьмем и будем жить не хуже других... — А на чем же спать будем, если отдадим ковры? — удивилась Лейла. — На кошмах, доченька... Если ковры оставим себе— без мяса, без хлеба будем. — А может, ковры оставить, а вот это продать? — спросила Лейла и указала пальцем на свое ожерелье. — Дитя ты, доченька, — сказала с покровительственной улыбкой старуха-мать. — Кому нужны эти стекляшки? Да и сколько за них дадут? Лейла недоуменно взглянула на Кеймира. Тот пожал плечами, сказал: — Ай, не мужское дело заниматься этим... Мне на женских украшениях не везет... — Ожерелье твое — игрушка, доченька... Носи его, — стала успокаивать девушку старуха... — Игрушка?!— воскликнула и улыбнулась Лейла. Тотчас она отыскала среди бусинок самую яркую — небесного цвета, с угловатыми боками — и сказала гордо: — Вот за этот бриллиант мой отец отдал отару овец и десять самых лучших коней из нашей конюшни. А вы говорите игрушка! Старуха удивленно стала разглядывать Лейлу, а Кеймир рассмеялся, да так весело, что никак не мог остановиться. Ему нравилась наивность девушки. Лейла смотрела то на мать, то на Кеймира и слабо улыбалась. Наконец, пальван перестал смеяться, сказал душевно:
— Самый лучший бриллиант — это ты сама, Лейла. — И он ласково обняв, привлек ее к себе...
РАСПЛАТА
В ту страшную ночь, когда в дом ворвались аламанщи-ки, опустошили комнаты, побили посуду, керамику, окна, надругались над Ширин-Тадж-ханум в ее же собственной постели, она долго всхлипывала и никак не могла унять нервную дрожь. Наконец, она тяжело поднялась. Прикрывая голые бедра разодранным платьем, направилась вниз, безвольно опираясь на перила. Внизу тоже было все переворочено. Ковров, в которых утопала гостиная, как не бывало. По оголенному полу, в неярком свете настенной свечи, бегали тараканы. Ширин-Тадж-ханум успела подумать, откуда взялись тараканы — никогда же они в доме не водились? И тотчас отбросила глупейшие мысли и позвала: — Лейла! Светик мой, Лейла! Никто не отозвался. Ни дочь, ни прислуга. Ширин-Тадж-ханум бросилась в комнату дочери и обомлела. Комната была пуста: ни дочери, ни ковров, ни драгоценностей. Страшная догадка, что Лейла никогда уже не вернется, ее похитили аламанщики, сразила Ширин-Тадж-ханум. |
