— Лейла, джейранчик мой... Птичка моя... Лейла-джан...

И вдруг с визгом выскочила из комнаты во двор, затем — в ворота и — на дорогу. Панический вопль жены Гамза-хана разнесся по всему селу. Не переставая взвывать, она хватала за руки бегущих сельчан, тоже напуганных, ошеломленных внезапным нападением туркмен, тоже потерявших и дочерей, и сыновей, и все, что было в доме. Люди отмахивались от нее. Одни взывали, чтобы все поскорее садились на лошадей и скакали за аламанщиками вслед, другие толпились вокруг горящих домов. Разбойники специально облили их нефтью из бурдюков и подожгли, чтобы побольше наделать страху.

Разгрому и огню был предандом Мир-Садыка. Самого хозяина беда обошла: накануне он вместе с братом и туркменами Гургена отплыл в Астрахань. Единственный слуга, оставшийся в доме, теперь метался с кожаным ведром от водопада к пылающей веранде; выплескивал воду и бежал опять за водой. Никто ему не мог помочь...

Рядом горела конюшня Гамза-хана. Конюх с хозяином и еще двое-трое слуг, прибежавших на зов, поспешно выводили лошадей. Кони ржали, сверкая испуганными глазами. Благо, конюшня стояла далеко от дома. Будь она чуть ближе, огонь перенесся бы на деревянный айван и другие летние постройки.

В суматохе Ширин-Тадж-ханум отыскала мужа, схватила его за руки:

— Лейла... Лейла, — повторяла она и тащила Гамза-хана за собой.

Перепуганный и разъяренный, он вырывался из рук женщины и лез к горящей конюшне. Наконец, до его сознания дошло, что у него похитили дочь. Хозяин вскрикнул, выругался и побежал в дом...

Он так же нелепо, как и его жена, перекладывал с места на место постель в комнате дочери. Он был бледен и не мог произнести ни слова. Он лег на пол и стал заглядывать под кушетку, шаря по полу рукой, опять вскочил на ноги и начал ощупывать подоконник, прикроватный шкафчик, — растопырил дверцу, заглянул туда.

Ширин-Тадж-ханум поняла, что Гамза-хан потерял рассудок. Поднеся кулачки к губам и закусив уголок сари, она с ужасом смотрела на мужа. Но Ширин-Тадж-ханум ошиблась: не рехнулся он. Гамза-хан вдруг тяжело вздохнул и, повернувшись, подскочил к ней.

— Значит, и ожерелье с алмазом унесли, да! Унесли — тебя спрашиваю?

Ширин-Тадж-ханум не могла ничего ответить. И хан, взглянув на разодранное сари жены, плюнул и выскочил из дочерней комнаты, оставив жену одну...

Весь следующий день ноукентцы не могли прийти в себя от столь дерзкого нападения туркмен. Сгорело восемь жилых домов, несколько хлевов и конюшен. И добро вытащено, в основном, из богатых домов — будто аламанщики заранее знали, к кому лезть за добычей.

В последующие два-три дня ноукентский мулла в мечети призывал селян к мести и накликал страшные муки на голову злодеев. В эти же дни хоронили убитых. Гамза-хан собирал вокруг себя всех умеющих держать в руках саблю и сидеть в седле. Хан снаряжал отряд, дабы налететь на берега туркменских рек и покарать иомудов.

Хоронили, плакали, стонали от ран, падали на колени и призывали на помощь аллаха не только в Ноукенте. Туркмены подвергли разграблению пять крупных селений в заливе. Опомнившись, персияне съезжались на большую дорогу, ведущую в Астрабад, чтобы ехать к Мехти-Кули-ха-ну, взять у него сарбазов и воздать по заслугам аламан-щикам.

Молва о разграблении персидских деревень вползла во дворец хакима тотчас, едва иомуды покинули астрабадский берег. Верные слуги донесли Мехти-Кули-хану обо всем, что произошло в ту страшную ночь. Не дожидаясь, пока сельские ханы придут к стенам дворца с ополчением, он велел своим юз-баши готовить сотни к походу. И когда, на четвертый день после случившегося, приехали ханы со своими всадниками,— человек по пятьдесят в отряде,— Мехти-Кули-хан встретил их рыком разъяренного барса:

— Эй вы! Вы — ханы, потомки славных каджаров, или вы толстозадые наложницы?— кричал он на всех сразу, проезжаясь вдоль длинного неровного строя конников.