В те годы для поступления в военное училище требовалось образование не ниже гимназического. И вот, чтобы осуществить свою мечту, за год до начала экзаменов Наумов отправился в город Пишпек, где его дядя по материнской линии служил полицмейстером. Полицмейстеру Грибовскому хватило связей и авторитета, чтобы без труда устроить племянника писарем в уездное правление. Почти все деньги, которые зарабатывал Наумов на своём новом поприще, он тратил на частные уроки по гимназической программе для сдачи экзаменов экстерном и получения свидетельства о прохождении полного курса гимназии.

Уже шла Первая мировая, Отечественная, как её сразу восторженно окрестили, война. Фронту требовались офицерские кадры, в особенности младшие офицеры, командиры взводов и рот. В декабре 1915 года Наумову исполнилось 18 лет, и ему принесли повестку. По образовательному цензу он вполне проходил кандидатом в военное училище. Свидетельство об окончании гимназии к тому времени он уже получил. В Новочеркасском казачьем училище вакансии не оказалось, и он был направлен в Ташкентскую школу прапорщиков. На медкомиссии доктор долго осматривал его. Наумов заволновался. Других кандидатов осматривали не так щепетильно. Доктор спросил: «Хотите стать офицером? — И сам, не дожидаясь ответа новобранца, торжественно произнёс: — Будете!»

Курс обучения сократили до трёх месяцев. Но то, что Наумов получил и впитал в себя через юнкерское сукно, будет помнить и будет следовать ему всю жизнь. И не только на службе военной. В России менялся общественный строй, правители, а офицерский кодекс, усвоенный в Русской императорской армии, не выветрился и в некоторых частях Красной армии.

«Авторитет приобретается знанием дела и службы. Важно, чтобы подчинённые уважали тебя, а не боялись. Где страх — там нет любви, а есть затаённое недоброжелательство».

«Нет ничего хуже нерешительности. Лучше худшее решение, чем колебание или бездействие».

Первого мая 1916 года состоялся выпуск школы и производство юнкеров в первый офицерский чин прапорщика. Наумов получил назначение в 6-й Сибирский стрелковый запасной полк, дислоцированный в городе Мерв, а в июне уже отправлен в запасной батальон в Нарве, а в августе — в 17-й Сибирский стрелковый полк, который стоял в Нарве. Ехали через Москву. На больших станциях поезд делал остановки, и можно было сходить в город, купить газеты. Газеты были разные. Заголовки уже кричали о том, что скоро произойдёт в стране. Однажды кто-то из прапорщиков запел «Вихри враждебные…», но его тут же оборвали и хором запели «Боже, царя храни…». Пел и Наумов. В Тверь поезд подошёл пополудни, но двери вагонов не открывали. И вдруг по вагону пронеслось: «Государь!.. Братцы, смотрите, это же Государь!..» Приникли к окнам: по перрону в сопровождении свиты старших офицеров и генералов прогуливался царь Николай II.

Его 17-й Сибирский пехотный полк стоял западнее Риги. Вскоре Наумов оказался в деле и получил первое ранение — в ладонь левой руки. Оказались повреждёнными кости, и прапорщика Наумова, продержав некоторое время в Риге, отправили в тыл, в Петербург. Госпиталь, где ему сделали повторную операцию, находился на Васильевском острове.

Лето 1917 года оказалось сумбурным, шальным, непредсказуемым. Выздоравливающие ходили на митинги и различные выступления. Агитаторы различных партий ругали царя и обещали лучшую жизнь. Однажды пожилой штабс-капитан артиллерист, слушая одного из ораторов, сказал хмуро:

— Пропала Россия…

Многое было непонятно. Особенно ему, человеку с окраины Российской империи, воспитанному в патриархальной семье, слова «Вера», «Царь» и «Отечество» произносили редко, но видели в них основу всей жизни.

Вернувшись на фронт, обнаружил, что всё изменилось. Солдаты похлопывали по плечу ротного командира, варили в котелках ворованную на крестьянских полях картошку, перестали отдавать честь, не брились, ходили расхлябанные, без ремней, шинель нараспашку, на лицах ухмылки — погоди, мол, Ваше Благородие… И Наумов написал рапорт с просьбой перевести его, сибирского казака, в казачью часть.