– Ты, похоже, планируешь сделать очень маленький витраж.

– Это только первый набросок. Бабушка всегда говорила, что первый эскиз нужен для того, чтобы дать волю сердцу. Второй делается в полном масштабе, а потом на каждое отверстие накладывается тонкий кусочек картона, точно соответствующий ему по форме. 3атем надо провести разделяющую линию.

– Разделяющую линию?

– Узор свинцовых перемычек, который, собственно, и составляет рисунок. Мне достаточно увидеть часть узора, чтобы почувствовать его ритмичность.

– Я согласен: ритмичность очень важна, – серьезно согласился он. – Это одно из моих…

– Вы обещали, что я смогу спокойно работать, – оборвала она его. – Я не допущу, чтобы вы путались у меня под ногами со своими вопросами.

– Я не у тебя под ногами, я просто в твоей мастерской. – Повернувшись, он пошел к ближайшему окну. – Здесь холодно, как в подземелье. Я закрою ставни.

– Нет.

Он вопросительно оглянулся на нее через плечо.

– Мне нравится холод, он бодрит.

– Ты хочешь сказать – не дает тебе заснуть. – Он всмотрелся в ее лицо, заметив темные круги под глазами. – День у тебя был длинный, и здесь ты уже несколько часов. Почему бы тебе не пойти лечь?

– Я не устала, – упрямо ответила она. – Пожалуйста, уйдите.

Джордан оглядел комнату.

– Здесь совсем нет удобств. Я распоряжусь, чтобы завтра сюда принесли большое кресло и занавеси.

– Я прихожу сюда работать. В моей мастерской в Самде было еще меньше вещей. Мне не нужны ваши «удобства».

– Но мне нужны. – Он начал расхаживать по комнате, время от времени подходя к одному из окон. В голосе его звучала легкая насмешка: казалось, он посмеивается над самим собой. – Я не привык к такой спартанской обстановке. Холодно, неуютно! Я такого не выдержу. Я тебе уже говорил, какой я избалованный и изнеженный.

Ей вдруг вспомнился он таким, каким навис над ней, прижав к каменном полу в церкви: сильный, примитивный, грубый, совершенно непохожий на изысканно светского человека, стоявшего сейчас перед ней. А потом у нее больно стиснуло сердце: он говорит так, словно собирается проводить в этой комнате долгие часы.

– Я ничего о вас не думаю. Мне только хочется, чтобы вы оставили меня в покое. Он оглянулся, мягко ответив:

– Но именно этого я не могу сделать. Я вдруг почувствовал непреодолимый интерес к искусству создания витражей. Поскольку ты не хочешь о нем рассказывать, мне придется самому за тобой наблюдать, чтобы во всем разобраться.

Резко вдохнув воздух, она снова повернулась к столу.

– Нет смысла спорить, когда вы настолько высокомерны и эгоистичны, что не думаете ни о ком, кроме самого себя. Я была бы очень благодарна вам, если бы вы или ушли, или замолчали.

Марианна ощущала на себе его пристальный взгляд, но не оборачиваясь, решительно взялась за перо. Господи, ну пожалуйста, пусть он уйдет!

Он не ушел. Она слышала его легкие шаги за своей спиной. Вот он остановился.

Пытаясь сосредоточиться, она смотрела на свой набросок.

– У тебя волосы сияют в свете свечей. Она начала рисовать розетку в верхнем углу витража.

– Но не так сильно, как сегодня днем. Я не уверен, что ты говорила правду, уверяя меня, что ты не язычница. Когда ты застыла в потоке света, то казалась юной жрицей, возносящей молитву богу Солнца. Ты была почти в трансе. Я вспомнил, как ты говорила о цвете, служащем солнцу. – Он помолчал. – Ты служишь солнцу, Марианна.

Его голос, негромкий, мягкий, овевал ее как теплое дыхание.

– Я хотел прикоснуться к тебе. Знаешь, почему я этого не сделал?

У нее дрожала рука.