Франсуа наблюдает, как танцует Мугетт. Ему уже рассказали, что они устраивают танцевальные вечера в Сен Клу; Мугетт обожает танцевать, она умудряется репетировать даже у себя в гончарной мастерской: стоит по полчаса на протезе (у нее отнята нога до середины бедра), разведя измазанные глиной руки. И сейчас они с Батистом (у того отсутствует половина предплечья) проходят тур вальса в духе «ча ча»; оба сбиваются на счете, но им все равно.

– Самое сложное, – перекрикивает музыку Мугетт, – это поворот!

Она растягивает гласные на концах слов, ее речь чем то напоминает произношение мадам Дюмон, в ней есть нечто солнечное, но это не подлинный южный акцент, заключает Франсуа, гласные более закрытые. Он хотел бы станцевать с этой смешливой и приятной девушкой танго, но ему нечем поддерживать партнершу. В разрезе платья виднеется новенький протез телесного цвета. Это немецкий, горделиво произносит Мугетт, от «Отто Бока». Последняя модель.

Мугетт родом из Тулузы. Ей двадцать три года, день рождения отмечает первого мая. «Да ты же и так знаешь», – говорит она, потягивая вино.

Франсуа нравится ее заразительная веселость, удовольствие, которое она получает от танца, движения.

– Да, я люблю танцевать. Плавание все же не так увлекательно. А тут вон как сердце бьется! Вот, послушай! – Она машинально пытается взять его за руку. – О, прошу прощения!

Девушка пригибает его голову к своей груди, и Франсуа послушно прикладывает ухо. Он слышит глухой шум насоса, качающего кровь, биение ее сердца.

С того дня он стал присматриваться к ней. В бассейне «Шато Ландон» он слышит ее смех и голос, которые не в силах заглушить шум воды. От вида ее культи у него что то сжимается в животе; девушка неуклюже прыгает на одной ноге к воде, и ему становится немного жаль ее. За четыре года занятий он так и не смог привыкнуть к виду искалеченных тел. Его мучает мысль о том, что такому, как он, отныне доступны лишь неполноценные женщины. Впрочем, у него была мать Марианны, но и у той с головой не все в порядке. Он старается не смотреть на обрубок ноги Мугетт. Потом вспоминает о Жоао, который вообще лишился возможности быть мужчиной, и ему становится стыдно. Действительно, он хотя бы способен… Тем более, утешает себя Франсуа, в мире полно женщин с каменными сердцами и иными скрытыми дефектами, которые просто не видны невооруженным глазом. Он слышит смех Мугетт, смотрит, как она пьет, танцует, кокетничает, плавает (после каждого заплыва у нее обязательно найдется несколько слов для каждого члена группы), и вдруг его настигает: девушка ничего от него не ждет!

Так что он продолжает наблюдать и слушать. Сидя в «Шез Арлетт», она рассказывает, как попала в Сен Клу. Все просто: костный туберкулез еще в пренатальном периоде. Болезнь лишила ее общения: девушка не могла завести друзей, не посещала школу, не гуляла. После смерти матери и женитьбы отца на ее же сиделке она – нет нет, на самом деле! – буквально угасла. Франсуа хочет, чтобы Мугетт поведала ему все. Та отшучивается: если она расскажет все, придется достать носовые платки! Но он настаивает.

– Они хотели, чтобы я называла ее мамой – ту сиделку. Я отказалась. Прекратила разговаривать. А потом у меня перестала расти левая нога. Меня заковали в гипс от груди до пяток, чтобы восстановить бедро, даже отправили в Роскоф. Мне было десять лет, но я даже читать не умела. Приходилось носить ортопедическую обувь, потому что левая нога была на семнадцать сантиметров короче правой. Я вообще не могла показаться на людях. Потом мне сделали операцию, чтобы удлинить ногу, но она не помогла. Так что осталась только ампутация, и это, клянусь, спасло меня. У меня были такие фантомные боли, что я целыми днями орала. Реабилитация… Кстати, в Сен Клу я уже второй раз. Потеряв ногу, я обрела жизнь.