- Ради меня! Господи, ради меня!!! - не помня себя от счастья, воскликнула кастелянша королевы, в один миг ставшая ей лучшей подругой. - Но чем же, чем я могу отблагодарить вас?! Что вы хотите в награду, мой рыцарь?

    - В награду?! Мне не требуется никакой награды, кроме одного вашего взгляда, звезда моя! - ответил д'Артаньян, придерживаясь верной, отработанной схемы.

    Эх, следовало бы ему, как человеку военному, знать, что в одну воронку два ядра не попадают!

    - Не требуется никакой награды?! - обрадовалась Констанция. - Ой, слава тебе господи! А то у меня и нет-то ничего!

    Должно быть, лицо молодого человека вытянулось слишком уж красноречиво, потому что госпожа Бонасье рассмеялась и, прижавшись губами к его уху, прошептала:

    - Ждите письма, друг мой. Как только я освобожусь от дел, я тут же вам напишу. Ждите письма!

    - А сейчас…

    - А сейчас уходите! Уходите той же дорогой, что пришли сюда. Уходите, ибо никто не должен видеть вас здесь!

    Сказав это, она махнула ему ручкой и выпорхнула в ту же дверь, что и вошла. Не иначе спешила к своей лучшей подруге…

    Когда дверь за ней закрылась, д'Артаньян снова вытащил на свет божий алмаз королевы и покрутил его, любуясь роскошной игрой великолепного камня. Продавать такую прелесть, безусловно, жалко, но… чего не сделаешь для Родины! Он поколебался еще мгновение, размышляя: стоит ли нацепить перстень на палец да пофорсить перед пацанами?

    Однако, пожалуй что не стоит, подумал он, убирая алмаз обратно в карман. Арамис и так слишком болезненно воспринял происшествие в трактире «Золотой якорь» славного города Кале, чтобы еще больше травмировать его психику. Не ровен час, еще обидится, отобрать захочет, в драку полезет.

    Размышляя подобным образом, д'Артаньян подошел к двери и, обернувшись, бросил последний взгляд на кушетку, притаившуюся в сумраке гардеробной. И почему, спрашивается, бабу французского короля подчас легче завалить в койку, чем свою? Отчего этот мир так несовершенен?

    - Отчего этот мир так несовершенен, сударь? - переспросил эскулап, осторожно, в меру затягивая узел на перевязке. - Так это ж давно известно, сударь! Этот мир так несовершенен из-за того, что люди не помнят своих корней! Не помнят, кто был твой отец, кто был твой дед, кто был твой прадед! Вот вы, сударь, только что рассказали мне об этом негодном мэтре Гийоме из города Кале, опоившем вас с товарищем какой-то гадостью, из-за которой вы ни черта не соображали, а я спрашиваю: кто был отец этого самого мэтра Гийома? Кто был его дед? Прадед? Врачи? Как бы не так! Ставлю десять против одного - это были какие-нибудь отравители, ну или в лучшем случае кондитеры! Подвигайте-ка рукой, сударь. - Д'Артаньян покачал рукой. - Не туго? Не туго! Я, сударь, могу сказать не хвастаясь: лучших перевязок в Париже не делает ни один лекарь! А все почему? Да потому, что и мой отец, и мой дед, и вообще все мои предки до седьмого колена были врачами! Лекарями они были! Целителями, не то что некоторые! Профессия, воплощенная в нескольких поколениях семьи, становится частью самого человека, проникает в кровь, откуда ее уже ничем не вытравишь! Правильно я говорю, сударь? Конечно же правильно! Если ты дворянин - воюй, как и все твои предки. Если ты врач - лечи, как и все твои предки. Если ты отравитель - трави, как и все твои предки. Если ты кондитер - выпекай, как и все твои предки. Но не в свое-то дело лезть не надо! Отлично, сударь, можете одеваться!

    Д'Артаньян встал и, сняв с крючка свой колет, стал натягивать его, стараясь не тревожить исцеленную потомственным эскулапом руку.

    Вчера, расставшись с Констанцией, он после непродолжительных блужданий нашел-таки своих товарищей и вместе с ними направился к капитану де Тревилю доложиться о возвращении в Париж.