Черт возьми, несколько раз он действительно ловил себя на том, что всерьез думает о разнице в их социальном статусе! Шевалье д'Артаньян настолько прочно вошел в него, с такой силой пронизал все его существо, что он вполне серьезно стал воспринимать себя как знатного француза, а не русского простолюдина.

    Впрочем, по-другому, наверное, и быть не могло: не случись этого, он уже давным-давно провалился бы, сгорел - словом, был бы разоблачен. Только лишь перевоплотившись в француза настолько, насколько это возможно для человека, родившегося на Русском Севере, можно было надеяться на успех в том нелегком деле, которым он занимался…

    В подобных размышлениях д'Артаньян провел три дня после возвращения из Амьена, а на четвертый вечером к нему заглянул его домовладелец - Бонасье.

    - Вечер добрый, сударь, - сказал он, останавливаясь возле двери и почтительно кланяясь.

    Как и положено человеку благородного происхождения, псевдогасконец лишь небрежно кивнул в ответ на приветствие, продемонстрировав тем самым, что готов слушать галантерейщика.

    - Сударь, - начал тот, - я к вам вот по какому делу: моя жена Констанция только что прислала мне письмо, вызвавшее у меня тревогу…

    - Отчего же? - спросил лазутчик, насторожившийся, как только прозвучало имя его возлюбленной.

    - Она пишет, что хотела бы прийти завтра вечером после службы домой, однако опасается это сделать…

    - Отчего же? - повторил д'Артаньян.

    - Она пишет, что в последнее время, стоит ей только выйти из Лувра, она тотчас же начинает чувствовать слежку за собой: какой-то мужчина крадется за ней по пятам до самого дома!

    - Не может быть! - воскликнул молодой человек, охваченный дурными предчувствиями: уж не в этом ли разгадка того, что от Констанции до сих пор нет никаких вестей?

    - Именно так, сударь, - подтвердил Бонасье. - Моя дорогая Констанция очень опасается за свою жизнь и… честь, и хотела бы… - Галантерейщик осекся и, вытащив письмо, прочитал по бумажке, словно не доверяя своей памяти: - «Чтобы доблестный рыцарь, чья шпага хранила наш покой в Альпийских горах, встретил меня завтра в девять часов вечера возле служебного входа в Лувр».

    - А! - кивнул псевдогасконец, стараясь не выдать вспыхнувшей в нем радости. - Так она хочет, чтобы я встретил ее и проводил до дома?

    - Да, сударь! - Галантерейщик поклонился. - Вы были очень добры к нам в прошлом, и, если бы вы оказали нам еще одну услугу, моя признательность не имела бы никаких границ. Сам я человек мирный, и случись что…

    - Толку от вас будет мало! - расхохотался разведчик, потом напустил на себя усталый вид и лениво протянул: - По правде говоря, господин Бонасье, я недавно вернулся из караула, сильно устал и собирался посвятить завтрашний день отдыху, но!.. - Он взмахнул рукой, видя, что галантерейщик снова собирается упрашивать его. - Но поскольку я крайне ценю возможность безвозмездного проживания под вашей крышей, то, так уж и быть, окажу вам еще одну услугу!

    - О, сударь! Благодарю вас! Благодарю! - рассыпался в благодарностях галантерейщик и исчез за дверью, повинуясь властному жесту квартиранта.

    А тот, оставшись в одиночестве, прошелся по комнате, не в силах сдержать радостного возбуждения, и, сняв со стены Прасковью, нежно, с любовью помял в руках ее упругое, острое жало, глядя, как сталь играет, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь, сгибаясь и распрямляясь…

    Значит, господин Бонасье, завтра, в девять часов вечера у служебного входа в Лувр? - подумал д'Артаньян.