- Но! - Игнатий Корнеич поднял палец, дав понять, что еще не договорил. - Будучи во Франции, я, Афанасий Максимыч, был свидетелем еще более скверного владения французским языком, и не от приезжих чужеземцев, а от самих франков.

    Боярин вопросительно заломил бровь.

    - Вот как?

    - Именно так, Афанасий Максимыч! И это неудивительно: Франция хоть и не сравнится с Россией, но, по европейским меркам, страна все же огромная. Население там крайне пестрое, и язык французский всяк норовит вывернуть на свой манер, отчего на севере страны говорят совсем иначе, нежели на юге, а восточные жители зачастую с трудом понимают речь западных…

    Ощущая несказанное облегчение, Шурик благодарно посмотрел на купца и поднял руку, привлекая к себе внимание.

    - Сказать желаешь? - понял боярин. - Говори.

    - Помимо этого, - бодро начал Шурик, - Старый Маркиз говорил, что во Франции существует множество диалектов и языков, на которых общаются самостоятельные прежде народы, вошедшие в состав королевства.

    Боярин кивнул в знак понимания, покумекал немного и резюмировал:

    - Получается, в этом отношении Франция России ровня. У нас тоже в архангельских землях лопочут иначе, чем в Рязани или на Волге, а у татар и прочей… мордвы точно так же свои языки имеются… - Он задумался, а потом вновь спросил у купца: - Стало быть, полагаешь, Игнатий Корнеич, случись ему оказаться в Париже, там его скорее примут за… как ты это назвал намедни? Я что-то запамятовал.

    - Провинциал, Афанасий Максимыч! Человек, приехавший в столицу в поисках карьеры, денег и красивой жизни, называется провинциалом.

    - Вот-вот. Провинциал. Значит, случись ему оказаться в Париже, его скорее примут за провинциала, а не за чужеземца?

    Купец кивнул:

    - Скорее всего - да. Откуда, бишь, твой маркиз родом был? - спросил он у Шурика. - Из какой провинции?

    - Провинция Гасконь. Город Артаньян.

    - И далеко этот Артаньян от Парижа будет?

    - Маркиз говорил, как два раза от Москвы до Вологды.

    - Прилично! - качнул головой купец. - Даже по нашей мерке и то прилично, а уж для Франции и вовсе. А… - открыл он снова рот, но Афанасий Максимыч, отвлекшийся было от беседы, властно взмахнул рукой, остановив его:

    - Не гони, Игнатий Корнеич! Не стоит сейчас молодца вопросами нагружать. Он, поди, с дороги-то и отдохнуть не успел. А мы с тобой еще обговорить многое должны… до вечера. Прошка! - Он звонко хлопнул в ладоши, и в дверь проскользнул дьячок, указывавший Шурику с воеводой дорогу сюда. - Проводи гостей в опочивальню да присмотри, чтоб щей им налили погуще, а постель постлали помягче. А вечером тогда и в путь тронемся…

    Вот ведь судьбина-то какая, подумал Шурик, покидая комнату следом за дьячком-провожатым и Данилой Петровичем, опять на ночь глядя куда-то помчимся! Снова выспаться по-человечески не дадут…

    - Приехали, Александра Михайлович! Вылазь, друг любезный!

    Шурик тряхнул головой в тщетной попытке сбросить остатки сна и резво выскочил из саней, чтоб не задерживать Игнатия Корнеича. Потом зевнул, еще раз тряхнул головой и осмотрелся. Если глаза не подводили его, он снова очутился в монастыре. Купола, взлетавшие в морозное, кристально черное небо; высокие, массивные стены с маленькими глазницами окошек, где-то освещенных, в большинстве же темных; крепкие, могучие ворота, захлопнувшиеся позади их тройки и запертые на засов, - все говорило за это. Все было так же, как в Троице-Сергиевой лавре, за исключением, пожалуй, размеров.