|
— В тот раз, когда она меня чуть-чуть не отравила, она сначала предстала в роли кающейся грешницы, угнетенной судьбой и злыми людьми, и это было сыграно так талантливо, что я поверил… — Вот то-то… Я хорошо представляю, какое впечатление она произвела на судей — бедная, невинная овечка… И все же ей не удалось обелиться полностью. Венецианские судьи — народ решительный. Как она ни старалась, её все же заклеймили и приговорили к высылке из Венеции навечно. Тут она и познакомилась с этим болваном, что сыграл вскоре роль её братца, — он как раз, отслужив в венецианских войсках, возвращался во Францию. Бедолага знал о ней многое, но тем не менее поддался её чарам, решил, быть может, что она искренне решила остепениться… И они уехали во Францию. К несчастью для меня, в Пикардию. Остальное вы знаете. — И что же вы с ним… — Поначалу я хотел его повесить, — жестко усмехнулся Рошфор. — Но пожалел дурака — в конце концов, он был ни при чем — и велел только прогнать его из наших мест… И уехал сам. В Париж, где меня никто не знал. Через год познакомился с кардиналом — впрочем, тогда он не был ещё кардиналом, даже министром иностранных дел не был: его, в ту пору епископа Люсонского, только что сделали членом Государственного совета… Вот так я ему и прослужил девять лет, будучи в странном положении соломенного вдовца при живой жене. Порой, как уже говорилось, я натыкался на её следы… Это был яд Гвидо — его последнее изобретение под названием «красная сыпь». Отличная отрава, которую не могут выискать нынешние медики, остаются лишь смутные подозрения да мысли о неведомой заразе… Гвидо не успел в должной мере воспользоваться плодами своих исканий, но она-то знала секрет, рецепт… После того, как её выслали из Венеции и она уехала во Францию с этим дураком, о «красной сыпи» в городе на воде более не слыхивали. Зато с этим ядом, на свое несчастье, очень близко познакомился кое-кто во Франции и даже в Англии. Повторяю, никто, кроме нее, не мог знать секрета «красной сыпи». Значит, все эти смерти — её рук дело. Она подрабатывала на жизнь, надо полагать — с превеликой оглядкой, не часто. Понятно, она должна была вести самый скромный образ жизни, выдавать себя даже не за дворянку, а за скромную горожанку, так как со временем, несомненно, узнала, что я остался жив и боялась высовываться… Уж не знаю пока, как ей удалось стать королевской камеристкой, — а впрочем, при её уме и пронырливости это было нетрудно. Замужем за Бонасье она была около пяти лет… То-то, должно быть, скучная выдалась жизнь при её любви к блеску… — Да уж, надо полагать, ей было чертовски скучно, — согласился с ним д'Артаньян. — То-то кляла свою юношескую горячность… Граф… — Что? — Как вы думаете, Рошфор, чье поручение она выполняет на сей раз? Одного только Винтера или… — Вы полагаете, для нас есть какая-то разница? Анна так и так в большой беде… — И все же… — задумчиво произнес д'Артаньян. — В прошлый раз, когда она пыталась меня отравить, речь, безусловно, шла о мести раздосадованных на фальшивого Арамиса заговорщиков. А теперь… Мне все сильнее кажется, что теперь она проделала все это исключительно для Винтера… — Совершенно не вижу, чем это может нам помочь, — пожал плечами Рошфор. |
