Именем короля
вы арестованы, шевалье д'Артаньян. Позвольте вашу шпагу.
— Извольте, — сказал гасконец, медленно снимая перевязь через
голову. — Не объясните ли причину?
— Причину вам объяснят в Париже, куда мне велено вас
немедленно доставить, — сказал де Коменж вежливо. — Откровенно
говоря, я не знаю её сам.
— Мои друзья…
— Приказ касается только вас одного.
— Ну что же, друзья мои, — сказал д'Артаньян, оборачиваясь и
прощаясь выразительным взглядом с Рошфором, Каюзаком и де Вардом.
— Я выходил невредимым из стольких переделок, что не особенно
беспокоюсь и на этот раз. А впрочем… Впрочем, теперь мне все
равно…
И, прежде чем сесть в седло заботливо подведенного к нему
коня, он оглянулся, на кладбищенскую ограду и кресты за ней, в
глубине души не уверенный, что когда-нибудь увидит их еще.
Глава семнадцатая
О справедливости королей
— Меня не зря называют Людовиком Справедливым, — сказал
король, его христианнейшее величество. — Могу вас заверить,
шевалье д'Артаньян, если есть доводы в пользу вашей невиновности,
они непременно будут выслушаны.
— Я думаю, трудно будет подобные доводы найти, — тихо
произнесла королева.
— И тем не менее, сударыня, мы обязаны выслушать и оправдания
наряду с обвинениями, — сказал король с некоторой скукой на лице.
Д'Артаньяну показалось, что его величество не особенно и
заинтересован в любом исходе дела, как бы оно ни обернулось. Ясно
было, что король вновь пребывает в тенетах скуки. Он ненавидел
супругу по известным посвященным причинам, а на д'Артаньяна
определенно злился за приснопамятный эпизод в ратуше. «Он простить
мне не может, что я не оправдал его надежд тогда, — подумал
гасконец. — Ему непременно, как многим слабодушным людям,
требуется веское основание. Не хватает решимости своей волей
казнить опостылевшую супругу, будь она хоть трижды виновна, как
делал Генрих Восьмой Английский, или попросту развестись с
изменницей, как поступил Генрих Четвертый Наваррский, — просто
оттого, что такова монаршая воля, не подлежащая обсуждению и не
требующая никаких таких веских оснований и мотивов. Бог ты мой,
кто нами правит… Но любой другой из известных мне наперечет
претендентов будет ещё хуже, хотя бы оттого, что в гордыне своей
вознамерится обойтись без кардинала Ришелье, единственной надежды
Франции…»
Он стоял, печальный и повзрослевший, устало глядя на этого
megm`whrek|mncn человека, почти ровесника, который как человек не
значил, в общем, ничего, а вот как символ значил столь много, что
это перевешивало все другие соображения. Страха не было. Была
совершеннейшая пустота в душе, частица которой навсегда осталась
на провинщь альном кладбище у Можерона, за церковью Сен-Мари.
— Позволительно ли будет спросить, в чем вы меня обвиняете,
ваше величество? — произнес он, видя, что король не намерен
облегчать ему задачу.
— Я вас ни в чем не обвиняю, — чуть сварливо отозвался
король. — Но вот её величество…
— В таком случае, позволительно ли мне будет задать тот же
вопрос её величеству? — сказал гасконец с поклоном. |