— Проходи, — пригласил он меня, — любуйся.

В камере на койке, поверх темного казенного одеяла, лежала Иллка. Я отшатнулся.

Это было уже слишком. Это даже не "все, что угодно", которого я ждал.

Иллка была мертва.

Лицо, совершенно мраморное, белое, кожа натянута особым образом, как бывает только у мертвых. Широко открытые глаза, и если присмотреться, уже видно, как расслаивается глазное яблоко. Руки аккуратно сложены по бокам, не видно никаких следов насилия, блузка и штаны застегнуты.

Майер молча ждал, предоставляя мне смотреть на эту картину и приходить в себя. Я повернулся к нему.

— Что вы сделали с ней?

— Ничего, Оттерсбах. Абсолютно ничего. Просто поговорили.

— От разговоров, насколько я знаю, не умирают.

— Как видишь, у нелюдей бывает и такое. Об этом я и хочу тебя спросить, Оттерсбах. Как ты понимаешь, это не желательный для нас исход. Фактически, операция проведена зря. От тебя снова не получили никакой пользы!

— Ну знаете! Я не могу отвечать за ваши методы обращения с пленными!

Майер, вопреки ожиданиям, не обозлился. Подошел ближе к Иллке, попытался закрыть ей глаза, ничего не получилось, конечно.

— Вот что, Оттерсбах… Меня в самом деле интересует этот вопрос. И я хочу получить от тебя ответ. Видишь ли, применить к этой сучке интенсивные методы допроса здесь никто бы не постеснялся. Ты это знаешь. Зная это, ты пришел к нам работать, так что не надо здесь изображать ягненка. Это нелюди, и обращаться с ними, как с людьми, никто не собирался. Только вот с ней ничего не делали. Не успели. Вчера я сам лично беседовал с этой тварью. Я показал ей содержание нашего кабинета двадцать пять, ты, я надеюсь, помнишь, что там находится. Объяснил, что если она и дальше собирается изображать невинность, завтра же мы начнем работать с ней здесь.

— Вы ей как объясняли? — спросил я, — теоретически или прямо на объектах демонстрировали?

— Теоретически. Ее пальцем не тронули, Оттерсбах. Я планировал дать ей подумать и выспаться. Вернул сюда. К утра нашли вот это, — он ткнул пальцем в сторону Иллки, — теперь меня интересует следующее: каким образом она убила себя? И какого дьявола она это сделала?

Я изо всех сил втиснул ногти в ладонную мякоть. До боли.

— У паралюдей есть методы подготовки. Вроде йоги. На определенном уровне подготовки они могут, как йоги, останавливать дыхание и сердцебиение. Убивать себя усилием воли.

— Значит, она так хорошо подготовлена? В таком случае могла бы и допрос пережить.

— Видимо, не могла. Или не хотела. Я ее могу понять.

— Какого же дерьма она не дождалась хотя бы, пока мы начнем с ней работать? Со страху заранее коньки откинула?

— Видимо, этот метод не так прост. Требует концентрации.

— Ладно, Оттерсбах, пошли отсюда. Толку от тебя, как от козла молока.

Я в последний раз взглянул на Иллку. Она уже совсем не похожа на себя — живую. В такие моменты и начинаешь верить в бессмертие души. Хотя душа у амару, как и вера — грамматически в той языковой сфере, что используется лишь для сказок и песен.

Прощай, Иллка. Мы так толком и не познакомились.

Мы с Майером проделали обратный путь молча. Пост, железная дверь, решетка. Коридор, два поворота. Еще один пост и дверь. Еще коридор. Еще решетка. Лестница. Кабинет наверху.

— Кстати, Оттерсбах. В пятницу вылетаем в Гамбург.

— С какой целью, можно поинтересоваться?

— Ты — к Барту. У него резиденция там, он тебя и пригласил. Официально. Я должен передать. Ну а мне там все равно филиал инспектировать, так что я провожу тебя лично.