А это, вообще, было возможно? Питеру нужно было только спросить. Он спросил. С. Эдмунд Штамм, любивший власть как ничто другое, не сказал ни «да», ни «нет». Вместо этого, однако, он заметил, что ему нужен личный секретарь, чтобы делать простую работу за низкую зарплату. Возможно, намекнул он, что если этот личный секретарь застанет его в момент слабости, то он, С. Эдмунд Штамм, вероятно, подпишет договор, передающий права на экранизацию фильма по пьесе «Леди Пантагрюэль».

Вот тут и началась деградация Оуэна. Предыдущий секретарь либо сошел с ума, либо покончил с собой — никто не знает наверняка. Грань между секретарем и рабом была прискорбно размытой, но Оуэн храбро сносил все тяготы и лишения, держа в голове красивое лицо Клэр и возможность того, что дядя Эдмунд в конце концов подпишет злосчастный договор.

До вчерашнего дня еще оставалась надежда. Но Клэр — это уже было упомянуто? — тоже обладала своенравным характером. Вчера был один из тех редких безмятежных дней, когда С. Эдмунд Штамм, смягченный серией удачных совпадений, зашел так далеко, что намекнул, — если Клэр, ее адвокат и договор окажутся в его библиотеке в подходящий момент, он обдумает возможность написать свое имя...

Собеседование закончилось, когда Клэр выхватила пластинку Прокофьева из фонографа и швырнула ее через всю комнату, тем самым выразив предпочтение Шостаковичу, а заодно и неприязнь к талантам С. Эдмунда Штамма, и вместе с этим умерла надежда, что она вообще когда-нибудь сыграет леди Пантагрюэль.

Затем Клэр выскочила из дома, разбив сердце Питера Оуэна и пластинку Прокофьева в библиотеке дяди Эдмунда, разъярившегося, как никогда прежде. Отсюда ночное нападение на несокрушимую запись Шостаковича. Отсюда утреннее отчаяние Питера Оуэна. И, как следствие всего этого, его безрассудный вызов урагану, сидящему с другой стороны кухонного стола.

Ненадолго попав в прошлое, даже без помощи голубых эмалевых часов, мы вошли в кухонную дверь и уселись за стол рядом с Питером Оуэном, уставившимся в лицо С. Эдмунда Штамма и своей смерти. Теперь, — если желаете, — продолжим историю.

* * *

— Дядя Эдмунд... заткнитесь! Я ухожу от вас.

Таков Питер Оуэн. После этого он приготовился к худшему и пожалел, что не может закрыть глаза. Но он не смел. В переломные моменты лучше было следить за дядей Эдмундом как можно более внимательно. И хорошо, что Оуэн так и сделал.

Дядя Эдмунд выглядел не особенно обнадеживающе. Он походил на злобного коршуна средних лет с прилизанными пучками седых волос и заостренным носом, больше напоминающим клюв. Его рот был узкий, маленький, аккуратный и созданный для произнесения язвительных замечаний.

Дядя Эдмунд прервал трапезу и медленно поднял голову, пока слова его личного секретаря вибрировали в утреннем воздухе. Он подливал сливки в овсяную кашу, держа кувшин над тарелкой и одновременно глядя на Оуэна маленькими буравящими глазками, постепенно наливающимися ярко-красным цветом, пока до него медленно доходило значение слов Оуэна.

— Ты... что это? — со скрежетом отодвигая стул, потребовал дядя Эдмунд глухим голосом. — Что ты сказал?

— Я сказал, что... — Питер Оуэн начал говорить весьма храбро, но так и не закончил. Дядя Эдмунд швырнул кувшин со сливками!

Глава III

Ограбление

Сливки попали Оуэну прямо в лицо.