Кристина поджала губы, отчего те обратились в тонкую линию, ее взгляд метался то к моему лицу, то куда-то в сторону.

 Она явно не желала говорить об этой теме, всяко сдерживая себя, но меня не устраивал этот вариант.

 Здесь и сейчас я был обязан определить то, кем являлась Кристина Рубцова. Для меня, для моего рода, для моих планов.

 Я сделал несколько шагов ей навстречу, остановившись в полуметре, и не сводя глаза с ее словно выточенного в камне лика.

 — Давайте будем честны. В первую нашу встречу мы расстались не на дружеской ноте. У вас определенно есть ко мне некая неприязнь, однако, я ни разу не совершил ничего неправомерного в вашу сторону. Но это всё лирика. Из-за этой детали я не понимаю... — я глубоко вздохнул, восполняя кислород в легких, — Чего мне от вас ожидать, Кристина Сергеевна?

 Кабинет поглотила липкая до омерзения тишина. Мое сердце громко стучало в груди, пока я, кажется, забыл даже, как дышать и моргать. Я просто продолжал следить за переменами на лице собеседницы.

 Вот, ее веки с легкой дрожью устало опустились, словно Рубцова пыталась собраться с мыслями.

 Так продолжалось какое-то время, пока она не открыла глаза вновь. Теперь же женщина буквально пожирала меня взглядом. В ее глазах внезапно вспыхнули два холодных огонька, что едва не препарировали меня.

 Исчезла какая-либо маска вежливости, приторной формальности, а взамен пришла резкость, суровость и жесткость.

 Даже черты лица Кристины неожиданно заострились, вся ее поза выражала готовность наброситься на меня и тут же обезглавить.

 — Я... ненавижу тебя, Марк Ливен, — замогильным и трескучим голосом прошептала Рубцова. Она сделал шаг ко мне навстречу, отчего я ощущал на своём лице горячее дыхание женщины, — Ненавижу до глубины души твой род. Презираю сам факт твоего рождения. Ещё до недавнего времени я только и мечтала, как вскрою горло твоему отцу и всему его выводку. А конкретно тебе и твоей ненаглядной сестрёнке.

 Я не проронил и слова. Я просто слушал отповедь когда-то сломленной женщины напротив меня и стойко принимал одно ее оскорбление за другим.

 — Ваша семья принесла столько боли, столько горя, что невозможно в столице найти и единого человека, у которого не погиб или не пострадал один из его близких. Крови, пролитой вашими вассалами и прихвостнями, хватило бы, чтобы наполнить Балтийское море и еще бы осталось! — она смотрела в мои черные глаза, будто ища в них след вины, сожаления или раскаяния. Но явно была вынуждена разочароваться. Я не ощущал подобных эмоций за поступки моих здешних предков. Что было сделано, то сделано. История никогда не терпит сослагательного наклонения.

 Я не мог вернуть всем жертвам их погибших близких. Эту потерю, болезненную до разрыва голосовых связок я не мог компенсировать, как бы того не хотел.

 Порой, приходится отпускать прошлое, как бы это не было больно. Даже если кажется, что душу рвет на куски от одной мысли о том, что кого-то родного уже никогда не будет с тобой...

 Всё это омерзительно, печально и жизненно. Такова судьба. Смерть — это закономерный финал жизни. И мы не в силах исправить этого, не способны провести вечность в кругу тех, кого мы любим.

 Сколько бы не проливали слез по ночам, сколько бы молитв не возносили к небесным сущностям и как бы не проклинали свет и окружающий нас мир. Горе, ярость, отчаяние и горечь — это всё, что остается в конце.

 Но со временем и эти чувства сменятся меланхолией. Боль утихнет, ослабнет. Она не пропадет. Эта тупая боль в груди и комок в горле будут преследовать нас до самого конца.