Я протягиваю руку — и натыкаюсь на холодный, непроницаемо твёрдый камень.

Крысёныш скрипуче хихикает.

— Я не смогу забрать, если буду возвращаться один, — говорю я.

— Отлично, — говорит гадёныш. — Значит, позаботитесь, чтобы мы ушли вместе.

Выглядит он, как детёныш, а ведёт себя, как взрослый. Как мой ровесник.

Тем временем ночь неумолимо валится на Город. Улица пуста и светла: люди ещё не спят, в окнах горит свет, фонари горят… но сумрак уже не вечерний, и выходить из дому уже никто не рискует.

Вдруг, практически без подготовки, из густой темноты небес, как из прохудившегося мешка, валит снег.

Это неожиданно. Мокрые разлапистые хлопья такие громадные, что по асфальту несутся их чёткие тени; ветер несёт их в лицо, хлещет ими, как мокрым тряпьём. Крысёныш встряхивается, как пёс — и снова встряхивается.

Мы проходим мимо ночной лавчонки — из тех, куда заходит всяческий сумеречный сброд. Крысёныш замедляет шаг:

— Фридрих, а угостите меня пивом?

Я аж запинаюсь:

— Да ты обнаглел.

— Я так люблю пиво… — говорит гадёныш мечтательно. — А антиквар считает, что я ещё мал. Напрасно. И открывать пути мне глоточек пива не помешает, честное слово… холодно, мокро…

— А моё имя откуда знаешь?

Крысёныш удивляется:

— А как иначе? Кто из людей пойдёт, кроме вас… вы злой и бесстрашный. И брат Марии. Как умер прежний Король — все помнят.

Стряхивает снег с капюшона, с чёлки, мотает носом, стряхивает с шарфа и курточки — но хлопья всё летят, крысёнок уже совсем мокрый. Зябко ёжится.

— Пойдёмте скорее, Фридрих. Очень хочется в тепло.

Так я и поверил, что в ваших норах тепло. Но мне тоже досаждает этот снег-издевательство, эта пародия на зимнюю сказку — наверняка очень красивая из окон, но очень мерзкая, когда идёшь по улице.

Когда идёшь по улице ночью. В обществе крысы. Жизнь наша…

— Далеко ещё? — спрашиваю я.

— С поверхности земли открыть тяжело, — говорит крысёнок. — Надо спуститься. В подвал вы ведь не полезете, да? Может, подземный переход поищем?

Меня внутренне передёргивает. У меня отобрали пистолет, а значит, я практически беззащитен перед тем, что может там оказаться — под землёй, ночью. Голову сунуть прямо в пасть… Я вдруг понимаю, какая это, в сущности, самоубийственная авантюра.

Идти — глупо.

Но — нора. Рассмотреть их выходы, может, прикинуть, как их перекрыть. Сделать выводы. Ладно, моя профессия — рисковать.

И все мы смертны.

— Тогда сейчас идём до супермаркета, а потом сворачиваем на Зелёную аллею, — говорю я. — Там есть подземный переход. А подвалы — на замках.

Крысёнок фыркает, но не спорит.

Время приближается к полуночи; улица совершенно пустынна — и не дай свет Матейи кого-нибудь встретить в эту пору. От мокрого снега всё бело, всё в летящих тенях: кажется, что бурое небо падает на фонари.

Переход слабо освещён, над ним мерцает эмблема подземки — днём через боковой проход можно выйти к поездам. Выложенный плиткой тоннель просматривается почти насквозь — но безопасность обманчива. Рука сама тянется к кобуре, но кобура пуста; я вытаскиваю из кармана маркер и рисую на тёмной плитке знаки предвидения и контроля. Замечаю, что полустёртых значков у входа многовато — часть из них густо зачёркнута белым офисным корректором, как забавно…

— Пойдёмте, — говорит крысёнок. — Сейчас спустимся, и я попробую.

Я дорисовываю «глаз Эны» — и вдруг всем телом чувствую чьё-то тихое, но явное присутствие.