— Здесь безопасно, — говорит крысёнок. — Это и есть наша нора. Мы просто уйдём под Город — и всё. Вы увидите… кого хотели.

Я вдыхаю. Шагаю вперёд.

Мне в спину бьёт короткий порыв ветра — стена за моей спиной вновь стала реальной. Зато я — вне привычной реальности.

В крысиной норе.

Интересно: первый из людей?

Должно быть темно — ведь фонари остались в подземном переходе по ту сторону бытия. Но я отчётливо различаю стены, как в пещере из песчаника, с фигурными натёками, неровный пол в каких-то дюнах, будто песчаный пляж, и крысёнка в паре шагов впереди.

Крысёнок стаскивает капюшон. Надо думать, хочет лучше слышать — пошевеливает ушами. И мне мерещится странный звук на пределе слуха — то ли шелест, то ли падение капель где-то много ниже, то ли далёкий неразборчивый шёпот.

Пространство вокруг полно неживым, плывучим зеленоватым светом из ниоткуда, будто я смотрю сквозь прибор ночного видения.

— Эй, — окликаю я. — Я тебя вижу…

— Вы привыкнете, — отзывается крысёнок. — Тут всё немного другое — и зрение, и слух, и осязание. Вы не волнуйтесь: выйдете из норы — и всё станет как прежде.

Спасибо. Утешил.

— А ты знаешь, куда идти? — спрашиваю я.

— Я всегда знаю, — говорит крысёнок. — Я чую.

Ладно.

Я иду за ним. Идти тяжело, ноги вязнут в песке, как в болоте — а крысёнок семенит легко, его лапы, даже протез, в песок не проваливаются. То ли он очень лёгкий, то ли нужен особый навык, то ли крысы здесь не совсем реальны… но это ещё не так удивительно, как то, что в этих иномирных пещерах в принципе есть пригодные для человека тропы.

Вокруг бесконечный лабиринт. В самых низких местах можно идти, не сгибаясь — а местами свод взмывает в глухую темноту, в которой призрачно мерцают сталактиты. В сумеречных углах что-то светится зеленее и ярче; у меня приступ дурного любопытства, я подхожу посмотреть.

Вижу груду костей, полузанесённую песком. Кости светятся, как гнилушки.

Грудная клетка, обгрызенная так, что даже сейчас на костях видны следы зубов. Пара человеческих черепов, расколотых сверху, с макушки, чтобы съесть мозг. Череп заметно крупнее человеческого, тоже расколотый, в верхней челюсти длинные клыки. Собачий череп. Ужасный череп в каких-то кручёных костяных выростах или рогах, с тремя глазницами, затылок отколот напрочь и нижней челюсти нет. Какие-то исцарапанные, разломанные длинные кости — может, конечностей…

— Это твои сородичи? — вырывается у меня.

Крысёнок, кажется, не понимает вопроса:

— Нет, ваши — и ещё там… другие.

— Я имел в виду: ваши жрали?

— Да, — отвечает крысёнок просто. — А кто же?

Ну да. Крысы абсолютно всеядны. Это понятно. Можно даже и не нервничать по этому поводу. Не суетиться.

Если стая крыс решила, они закусят. И ничего ты не сделаешь, даже с пистолетом.

Я вздыхаю — и это крысёнок понимает правильно.

— Не беспокойтесь, — говорит он. — Тут совершенно безопасно. Ни охотники из Глубокой Тьмы, ни другие твари здесь обычно не ходят. Здесь даже наши особенно не ходят, дорога не очень удобная.

Я верю. Он здесь — дома.

Время в норе идёт как-то странно: то мне кажется, что прошла вечность, и я удивляюсь, что сравнительно мало устал — то появляется ощущение неестественно растянутых минут, будто в нору мы вошли только что. От этих качелей кружится голова и слегка тошнит — и теряется цель. Вернее, я понимаю, что крысёнок абсолютно целеустремлён, но сам механически переставляю ноги, странным образом отключившись от шелеста и шёпота в ушах, мерцающих по обочинам тропы костей и всего окружающего безумия.