Не помогало. Побить получалось, а переубедить – нет.

Стратегические партнеры от великих щедрот, наверное, и рады были бы всем желающим аборигенам понавставлять всевозможные чипы куда ни попадя, но быстро оказалось, что до искусственного интеллекта опять далеко, как до звезд, и демонстрации рассосались. Однако дело хак‑хаков жило и, судя по всему, где‑то подспудно побеждало. Вот и вполне нормальная, хоть и вполне балованная девчонка Сошникова сбрендила…

А ведь, возможно, через несколько лет и мой станет обо мне вот так – равнодушно и абсолютно вчуже. Пристрелят меня, а он кому‑то сообщит: процеру железо попортили. Когда, кто? Не знаю, памяти не хватает.

– Алё? – спели в трубке.

– Алена Арсеньевна, здравствуйте, – поспешно проговорил я. – Вы меня, возможно, помните – меня зовут Антон Токарев. Ваш бывший муж знакомил нас пару месяцев назад. Мы должны были с ним сегодня пересечься…

– С ним какое‑то несчастье, – с несколько преувеличенным, педалированным трагизмом в голосе произнесла Алена.

И было в её голосе ещё что‑то.

Словно она ждала какого‑то несчастья, словно знала – несчастье с бывшим мужем обязательно приключится. А его все нету и нету, день нету, два – но вот, наконец‑то…

– Вы уже знаете?

– А вы тоже знаете?

– Нет, только какую‑то ерунду от его нынешних соседей.

– А нас разбудили по телефону ни свет ни заря, – трагизм в её голосе испарился, сменившись ощутимым раздражением и обидой на Сошникова за то, что их разбудили так рано.

– Я тоже пытался вас вызвонить часа полтора назад.

– Ох, мы с дочкой после того, как нам позвонили из больницы, уснули снова, и вот только сейчас в себя приходим, Антон…

– Из какой больницы?

– Сейчас, – неподалеку от трубки зашуршала бумажка, и затем Алена с трудом, едва ли не по складам, сообщила, куда отвезли Сошникова. Наверное, спросонок так записала, что теперь прочесть не в силах, подумал я.

– Вам сказали, что с ним?

– Нет, толком ничего.

– Я сейчас туда еду, и у меня машина, – сказал я. – Вы к нему собираетесь? Заехать за вами?

Трубку тут же прикрыли ладонью, но сквозь заглушку угадывался оживленный нечленораздельный щебет. Все было ясно. Она, или даже они обе, исключительно под проклятущим давлением рудиментарной этики, дабы в больнице не подумали о них плохо и дабы самим не утратить уверенности в том, что они очень хорошие люди, и впрямь – хоть и с натугой, нога за ногу – собирались его навестить. Но теперь меня Бог послал.

Трубка открылась.

– Вы знаете, Антон, я действительно собиралась к нему поехать, все‑таки не чужой человек, но такое трагичное совпадение, дочка загрипповала, – голосок был теперь ханжески жалобный. Лицемерить она так толком и не научилась. Впрочем, для Сошникова, вероятно, и столь дурной игры хватало; а меня, поскольку мы с её бывшим мужем, похоже, корешковали, она мигом поставила с ним вровень. – Уже сейчас высокая температура, а ведь ещё только утро. Я хотела бы вызвать врача. Если вы направляетесь туда, передайте Паше, что я постараюсь к нему заглянуть, как только девочка поправится. И отзвоните мне потом, – приказала она. – Я хочу знать, что, в конце концов, произошло. Нас совершенно перепугали. Мол, он совсем не в себе… Ах, он же такой пьющий! Как мы в свое время с ним намучились! Чего я только не делала!

– Хорошо, Алена Арсеньевна, – с трудом расцепив непроизвольно стиснувшиеся от отвращения зубы, самым вежливым образом ответствовал я. – Обязательно передам и обязательно отзвоню.