Помолчали. Пётр, криво усмехнувшись, произнёс:

— Дом то я строил не для их блудных утех… Ныне же прикажи, чтоб дом, мною построенный, у Монсы отобрали.

Меньшиков с трудом сдержал радость. Уже через час-другой поскакал в Москву гонец — Серега Богатырёв — с дурным для новобрачных известием.

Царёво повеление было выполнено: Монс и её супруг вместе со всей обстановкой были вытряхнуты без излишних церемоний на улицу.

Новобрачных приютила в Немецкой слободе, недалеко от кладбища, их соотечественница.

Перенесённые потрясения ускорили конец фон Кейзерлинга. 11 декабря 1711 года он испустил дух.

Похороны его не были пышными, да и вдова, сказать правду, печалилась весьма немного. Едва облачившись в траур, она тут же сцепилась с братом умершего. Причиной свары стало наследство покойного.

Монс уже успела за свою бурную жизнь нахапать много, но ей все было мало. В этой холодной красавице словно сидел нечистый, который постоянно разжигал её алчность.

Впрочем, свойство это — алчность — часто встречается у людишек, которые не умеют помнить о хрупкости своего существования, о том, сколь короток сей век.

Монс сумела оттягать в свою пользу часть наследства и вскоре допустила к своему телу пленного шведа Миллера. Они были уже помолвлены, но 15 августа 1714 года величайшая интриганка Петровского времени скончалась.

По иронии судьбы её могила расположилась как раз против окон дома, где провела она последние годы.

На сей раз, не успел остыть прах Анны Монс, как началась новая драка — теперь уже за её наследство. У наследства нашлось трое претендентов: швед Миллер, старуха мать Модества Монс и братишка усопшей, ухватистый Виллим.

А драться было за что. Судя по архивным документам, одних бриллиантов, алмазов, вещей золотых и серебряных, подарков адмирала Лефорта, царя Петра, иноземных послов Кенигсека и фон Кейзерлинга было несметное количество, а ещё — серьги, большой золотой с изумрудами крест, злотые пряжки, запонки, булавки, шпажка с крупным бриллиантом и зубочистка с алмазами, множество ниток жемчуга, золотых и серебряных часов, золотые с перламутром и бриллиантами табакерки, перстни с изумрудами, «образ Государя Петра с дорогими каменьями» и прочее и прочее — на многие десятки тысяч рублей.

И эта женщина при жизни часто жаловалась на нищету и убожество, торговалась из-за грошика с молочницей, срамила братца Виллима за растрату небольшой суммы рейхсталеров… Ничтожное создание!

Анна была похоронена на Немецком кладбище в Лефортове. За гробом шло всего несколько человек — московских немцев.

Над её могилой иждивением наследников воздвигли громадный обелиск из чёрного мрамора. По странному совпадению он был хорошо виден из окошек того дома, в котором Анна провела последние годы.

Это надгробие с немецкими надписями сохранялось до шестидесятых годов двадцатого столетия, а потом бесследно исчезло: то были годы другого повального воровства, — большевистского.

Рассказывают, что Пётр тайком несколько раз посетил могилку Анны. Из его глаз, привыкших видеть всякую жестокость, скатилось несколько слезинок.

Душа деспота была все ещё прочно привязана к той, которую он полюбил в нежном своем возрасте.

Но история имела важное продолжение, ибо у покойной Анны оставался здравым братец Виллим, удивительно схожий с сестрицей лицом и повадками.

Государевы нежности

И вновь вернёмся к ушедшим событиям. Ещё 28 декабря 1706 года в старом Зимнем дворце (напомню, позже на его месте выстроили Преображенские казармы) искрилось вино. Изрядно хмельной Государь то и дело кричал:

— Виват Катерина! Виват наследница! — И бдительным взором пронзал окружающих: все ли пьют за столь важный предмет до дна?

Двадцатитрехлетняя пленница Мария Скавронская, успевшая побывать замужем за каким-то незначительным человечком и наградить любовью нескольких Петровских «птенцов», родила Государю дочь.