Жизнь весёлая

Уже через неделю-другую после описанных событий, катаясь в карете по Летнему саду, Катерина как бы между прочим заметила Монсу:

— А ведь ты уже не самое ли главное лицо среди всех моих аристократов — камер-фрау, вельмож, фрейлин. Цени сие!

— Ценю, матушка! — склонился к руке Монс. («Матушка» была на пять лет его моложе.)

И впрямь, вскоре ни одно мало-мальски серьёзное дело не решалось без участия Монса. Взятки вчерашний изгой брал почти не таясь, а без мзды стопорилось любое благое начинание.

Добычу ему тащили самые видные люди, самые именитые и знатные. Давали деревеньками, лошадьми, крепостными девушками, бриллиантами.

Хапал Монс так алчно, словно жить собирался два века.

Так продолжалось более восьми лет — до ноября 1724 года. Длилось бы и далее, но…

Крушение

Многие ведали про амурную связь Монса с Катериной и про его лихоимство, но никто — ни Меньшиков, ни Ягужинский, ни Толстой и прочие, им равные, — на Виллима не донёс. Ибо учинить такой донос на немца означало донести на саму Катерину. Храбрецов столь отважных не находилось.

А обличительную кляузу сделал некий Ширяев — один из неважных дворцовых слуг. Сделал по глупости, зависти и по той причине, что терять ему было особенно нечего. (Любопытно, что подмётное письмо было направлено вторично — первое где-то затерялось, возможно, что в самом Тайном приказе у грозного Ушакова — намеренно.)

В воскресный день восьмого ноября в спальню к Монсу пожаловал кровавый инквизитор Ушаков. Гаркнул:

— Сдай шпагу и ключи! Ты арестован! Поедешь ко мне на квартиру.

Конвоиры, возглавляемые рослыми гвардейскими офицером Сергеем Богатырёвым, славным многими любовными победами, обнажив шпаги, повели арестанта к дому Ушакова.

Там их уже дожидался Пётр, сильно сдавший после операции на мочевом пузыре и последующей болезни.

Он окинул Монса презрительным взглядом, грустно качнул головой:

— Значит… с Катериной? До чего же Монсова фамилия гнусная. Много крови мне испортили… за мою доброту. Но и ты, однако, Виллим, отвеселился.

Суд скорый

Весть об аресте Монса заставила трепетать сотни сановников. Каждый знал за собой вину, а Пётр умел искать и жестоко наказывать.

Опасения оказались напрасными. Пётр был уже не тот, что прежде. Болезни точили его тело, на своем челе Государь уже ощущал смрадное дыхание смерти. Да и не желал оскорбленный муж долгих розысков, жаждал скорой расправы. Доказали три случая взяток — и довольно!

Пятнадцатого ноября судьи (среди них был знаменитый Яков Брюс) объявили приговор:

— За многие вины учинить Виллиму Монсу смертную казнь, а именье его движимое и недвижимое конфисковать.

Пётр собственноручно начертал: «Учинить по приговору».

После христианского напутствия в жизнь загробную Монс остался в одиночестве. Он сник, словно тяжёлая могильная плита уже придавила его.

Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжёло приотворилась. Вошел Пётр.

Радостная мысль вспыхнула в душе: «Катерина заступилась. Власть её над Государем безмерна. Помилован? Пусть буду влачить дни свои в убогой нищей избушке, но только жить, жить!»

Виллим, оживая, с надеждой смотрел на Петра.

После долгого молчания Государь медленно произнёс:

— Мне очень жаль тебя лишаться, но как быть иначе?

Монс ответил:

— Я виноват перед вами. Государь. Вы всегда были ко мне добры.