— Ну-ну! — подзадорили его собутыльники. — Зело забавно…

— Помер, стало быть, Пётр Алексеевич, скучно стало Государыне. «Ну, думает, наряжусь попроще да прогуляюсь по Питербурху, все малость развеюсь!» Позвала служанку. Та ей свою одежду дала. Катерина на себя напялила и вышла. Идет вдоль Мойки, а навстречу ей солдат: двадцать пять годов отслужил и теперь домой в деревню отправился. Зрит: тащится баба. Из себя ядреная, сытая, брови бархатные, щёки блестят, глазищи — ну омуты глубокие. Конечно, в возрасте она, а солдату то даже нравится. Думает: «Зато уж так меня полюбит, будто в последний раз в жизни!» Да как взять её? Солдат бывалый, сразу смекнул. Строго говорит:

— Баба, ты слыхала царский указ про отслуживших?

Государыня глазищами хлопает, вспомнить не может.

— Какой такой указ?

— А такой, что всякий, полностью службу отломавший, имеет право на любую бабу, у которой хоть единый зуб остался, как на свою жену. И под страхом казни такая отказать не имеет возможности!

Государыня в затруднении: как поступить? Может, и впрямь такой указ был. Всего не упомнишь, за всеми не проследишь. Негоже свои же указы нарушать!

Вздохнула, отвечает:

— Коли так, то я согласная!

Потащил солдат Государыню в лесок, там она все по царскому указу сделала. Солдат оправил на себе кафтан и дальше пошёл. А Государыня ему вслед кричит:

— Эй, служивый, вернись! У меня во рту ещё и корешок остался!

Грохнули веселым смехом офицеры и по полкам разошлись.

Сущая правда

Тут история получила продолжение, вполне для нас привычное. Фендрик Уткин, человек глупый и трусливый, всю ночь не спал, трясся: «А что, коли кто прознает, как я речи похабные слушал и не донес на Богатырёва? Так за его воровство отвечать мне придётся? Нет уж!»

Сел фендрик за стол и мелким, корявым почерком нацарапал донос, который хранится в архиве уже без малого три столетия. Описал фендрик довольно подробно и карточную игру, и разговоры относительно женского пола и особенно остановился «на непотребных словах капитана Семёновского гвардейского полка Богатырёва». «Ибо, — сообщал фендрик, — моя человеческая совесть не стерпит, ежели кто сущий христианин и не нарушитель присяги, слыша вышеописанные поношения против персоны её Величества, якоже аз слышал, всенижайше, без всяких притворов, но самою сущею правдою при сем не донесет. А паче того сообщаю, что живу я во всяческом мизере и от вспомоществования, как по закону за донос предписано, не отказываюсь и стараться впредь буду».

Дело завертелось.

Согласно принятому порядку и доносчик, и ответчик, и свидетель преступных разговоров были взяты под стражу. Опять же по регламенту первый кнут и первые пытки на виске доносчику Уткину.

Тот орал благим матом и все показания подтвердил.

Из-за позднего времени и по случаю пьянки ради дня ангела генерала Миниха, куда судьи приглашены были, розыск отложили до другого дня.

Злопыхатель

Бурхард Миних был уроженец Ольденбурга, но карьеру сделал на российской службе.

Утром другого дня Миних был на докладе у Государыни. Среди прочих дел, держа в руках донос фендрика, он упомянул и о государственном преступлении Богатырёва — «богомерзком хулении».

— Ну-ка, генерал, зачти вслух, что про меня рёк сей семеновец?

Делать нечего, прочитал генерал поносные слова и от себя желчно добавил:

— Государыня, невозможно допускать вольнодумство в армию. Полагаю сего хулителя лишить дворянского звания, имения и отправить в вечную каторгу.

Подумала малость Государыня, почесав пальчиком кончик носа, и вдруг приказала:

— Пущай сего капитана сюда доставят, дабы он свои наглые речи в моем присутствии произнёс!

Последствия этого желания стали самыми невероятными.