Никита исповедовал Государя, отпускал грехи и даже венчал. Но в душе все более осуждал жестокосердие царя, а ещё более — подручных, разжигавших цареву злобу и кровожадность. И вот пришел час, когда Никита решил сотворить дело опасное и доброе…

Отец Никита, как и положено, сопровождал гробы до могилы. Он уже успел прознать, что в одном из них лежит живая ещё царица. Гробы предали земле.

Вместе с Государем и его присными Никита во дворце правил тризну. Улучив момент, незаметно удалился из дворца. Вооружившись лопатой, он сумел в кромешной тьме отыскать то место возле ограды, где была зарыта царица Василиса. Помог ему прут, который Никита загодя воткнул между смерзшихся комьев земли в изголовье гроба.

С трудом отворачивая мерзлую землю, Никита принялся раскапывать могилу. Мороз и метель все более усиливались. Вскоре пот заливал священника, дыхание участилось, гортань жгло так словно туда металла плавленого залили. Пересохшие уста шептали:

— Господи, помоги! Неужто обмишулился? Неужто не здесь? Да нет, вот и ветла стоит рядом, что прежде я приметил…

Вдруг лопата глухо стукнула по крышке гроба. ещё спорее Никита стал отшвыривать землю. Перекрестился:

— Кажется, можно отбросить крюки, поднять крышку!

Похищение

У священника бешено заколотилось сердце, когда из открытого гроба донесся легкий вздох:

— Ах!

Никита упал на колени, страстно зашептал:

— Государыня, жива ли?

В ответ — свист ветра и сухая снежная крошка в глаза.

Никита рванул из голенища нож, нащупал путы, которыми перевязана была Василиса, разрезал веревку. Подхватив на руки царицу вместе с волчьими шкурами, в которые она была завернута, двинулся вдоль ограды к кладбищу.

Ноги увязали в сугробах, ветер норовил опрокинуть Никиту, но тот упрямо, стиснув зубы, шел и шел к цели. Его глаза, кажется, начали различать предметы в этом холодном и призрачном свете: невысокое темное здание часовни, среди занесенных снегом могил, чей-то старинный разрушающийся склеп. А вот и маленький домик отца Федора — кладбищенского священника и сторожа одновременно.

Жалобно тявкнула сонная собачка. Никита долбанул сапогом дверь, ещё и ещё раз. Послышался стук босых пяток по деревянному полу, дверь отлипла. В лицо Никите пахнуло вареной капустой, пригорелой кашей, жженной свечой — запах жилья.

Воскрешение

— Отец Федор, это я — Никита! Засвети малость, только дверь припри, а занавески задвинь.

В печи тлели угли. Отец Федор в честь знатного гостя зажег толстую сальную свечу. Перед Никитой стоял в ночной рубахе невысокого роста сухонький старичок, с непокрытой лысой головой, с седой рыжеватой бородкой, добрыми, усталыми глазками. Весь его облик светился умильной кротостью, младенческим и вместе с тем мудрым простодушием.

Отец Федор всплеснул ручками:

— Ой, кого притащил, Никитушка? Никак, обмерзлая баба? На дороге поднял, что ль? Живая разве? Клади возле печи, на лавку. Сбегаю, разбужу соседку, бабку Аксинью! Пусть разоблачит мерзлую да разотрет…

— Никого знать не следует! — строго посмотрел Никита в глазки отца Федора. — Сами разоблачим — хитрость не шибко великая! Иди, бачка, помоги…

Догола раздев Василису, Никита стал растирать её тело лампадным маслом. Вскоре на мёртвенно бледных щеках показался легкий румянец, женщина вдруг вздохнула, и бескровные уста прошептали:

— Пить…

Отец Федор засуетился. Трясущимися руками схватил берестяной туесок:

— Вот, Никитушка, водичка брусничная…

— Испей, матушка! — Никита сильной рукой приподнял царицу.