Получив мощный отпор, разбойники заколебались. Казалось, они вот-вот отступят. Вдруг с пищалью наперевес откуда-то появилась складная бабёшка в белом полушубке, звонко заорала:

— Окружай их! — Почти не целясь, навскидку, она грохнула выстрелом. Солдат, стоявший возле царского возка, повалился на снег, заливая его алой кровью.

Разбойники приободрились, вновь пошли вперёд, норовя опустить топоры на головы солдат.

Но в этот момент вылетел из-под крутого поворота поотставший было возок Ромодановского. Солдаты, его сопровождавшие, открыли меткую стрельбу. Разбойники бросились врассыпную, но никто не ушёл. Семь клеймёных мужиков были схвачены, восьмой была их предводительница — отчаянная Маруська.

Подобрали трёх убитых солдат и ещё трёх раненых. Связав пленников, побросали их на сани и повернулись вспять — в Москву. Убитых и корчившихся в предсмертных муках разбойников оставили лежать — на корм голодному зверю.

Досужие вымыслы…

Пётр, кажется, не успел проехать Крестовскую заставу, а по Москве уже говорили: обобрал русских людишек Пётр, нагреб десять возов золота и повёз их в земли немецкие. Потому как те наслали на Государя порчу и в голове у него произвели охмурение.

Маруська хотела то золото отбить и раздать беднякам, чтобы те за спасение Маруськиной души по церквам свечи возжгли. У Маруськи же была чародейская ладанка со змеиным порошком, хранящим от булата и пуль. Но во время боя, когда Маруська сто солдат положила, ладанка свалилась и разбойница сразу силу потеряла. И отвезли её, несчастную, в Разбойный приказ. А Пётр над ней потешается, лицо её свечкой жгёт.

…И правда

На другой день, приехав в Преображенский дворец, Ромодановский докладывал царю:

— Разбойники про себя рассказали, с каких рудников и заводов бежали, сколько крови пролили. — Помявшись, вздохнул: — И лишь Маруська врёт: вины де никакой за собой не ведаю и этих разбойных мужиков вижу впервые. Шла, дескать, мимо, а тут сражение приключилось. А приказчика в Останкине и впрямь косой по шее наказала, ибо честь свою девичью берегла.

Пётр усмехнулся:

— Отчаянная, да только ты, дьяк, небось, розыск плохо вёл.

— Нет, батюшка, допрашивал по всей строгости. Емелька Свежев и плетью её ласкал, и каленым веником по персям гладил. Да чего там: разбойные людишки сами на неё показывают, а она — ни в какую. Не баба — кремень.

Дерзкие речи

В тот же день, тяжело ступая на раздутую ногу, которая при каждом шаге вызывала острую боль, Пётр появился в пыточной камере Разбойного приказа. Под низкими сводами пахло сыростью и свежей кровью. За столом сидели бояре и мокрый от пота Ромодановский. На торце приютился дьяк, который при свете сильно трещавшей и коптившей сальной свечи писал протоколы. Жарко полыхала печь, из которой торчали концы клещей для ломки ребер. У противоположной стены — дыба и пыточный станок.

Прямо на полу распластались семь разбойников в одних нижних рубахах, густо перемазанных кровью. Они с трудом подняли головы, мутным взором уставившись на Государя.

Возле серой стены, привалившись на неё, стояла Маруська. Палач Емелька Свежев повернул к Государю лошадиное лицо с большим — до ушей — ртом, с далеко выступающими надбровными дугами и тяжёлой челюстью. Глухим голосом спросил:

— Начинать, что ль? — и, зная ответ наперед, сорвал с Маруськи одежды.

Пётр уселся на край лавки. Он с интересом разглядывал стройную девицу лет восемнадцати, с узкой гибкой талией, с темневшим на белом теле лобком, с упруго торчавшими грушками грудей.

Свежев поставил Маруську под дыбу, завел ей назад руки, затянул на них ременную петлю, свисавшую с верхнего блока, и потянул за другой конец веревки.