Ночью Пётр вскрикивал, дергал головой. Постель утром нашли влажной, с жёлтым пятном посредине. Это, впрочем, и прежде случалось.

Завтрак почти не ел. Когда Зотов начал упрашивать: «Батюшка, не удручайтесь, сделайте милость, кашку скушайте!» — Пётр швырнул серебряную миску в лицо учителя, перемазав ему новый кафтан.

Резко вдруг вскочил изо стола, забыв перекрестить лоб, на ходу сквозь зубы выдавил:

— Пойду к Федору!

Он понесся через переходы и узкие повороты так, будто за ним гнался хищный зверь. Влетел к Федору задыхающийся, ухватил его слабую, с тонкими хрупкими ногтями руку, прильнул к ней, истово начал целовать, сквозь детские слёзы приговаривая:

— Державный царь, брат мой любимый! Твой холоп Языков и наша сестрица Софья желают меня погубить, яко же древний Годунов царевича Димитрия. А для того задумали, восприя сие намерение, выгнать меня с матерью из дому отца нашего и от тебя отдалити. Или я не сын державного царя Алексея Михайловича, что мне угла в моем родовом дому нет?

Федор Алексеевич некоторое время словно с недоумением смотрел на братца, который был на десять лет моложе, но который говорил и рассуждал, как не всякий думный дьяк умеет. Федор был болезненным и добрым. Он обнял мальчугана, погладил его по щеке, спросил:

— Тебя прийти ко мне научила матушка Наталья?

— Нет, своей волей! Да к кому же мне жаловаться на негодных холопей, как не тебе, братец? — и опять поцеловал руку с рыжеватыми волосами, окропил слезами.

Федор вздохнул:

— Во дворце нынче и впрямь тесно стало, развелось всяких приживалок — что полчища прожорливой саранчи. В Александровке пруд рыбой богат, все тебе развлечение. Про злые умыслы — пустой брех. Коли такое прозналось бы, всех злодеев приказал бы лютой смертью казнить. Иди, не печалуйся, братец Петруша… Поезжай с Богом.

Пётр скрипнул зубами, дернул головой и, не прощаясь, ушёл;

Он вдруг вспомнил казнь Афанасия, и в голову пришла мысль — каверзная.

Тонкая политика

Прямо от царя Фёдора Пётр отправился в кремлевский двор, нашел плотника Степана Исаева.

— Постучать молоточком хотите, Пётр Алексеевич? — ласково спросил тот, весело блестя красивыми чёрными глазами и вынимая изо рта гвоздь. — Потешную палатку дранкой крыть собирались.

Пётр ничего не ответил, лишь оглянулся окрест. В ворота въезжал воз с провизией, возле Успенского собора толпились богомольцы, несколько стражников, хлопая друг друга по плечам, о чем-то громко спорили.

— Скажи, Степан, — решительно произнёс Пётр, — ты слыхал: меня с матушкой моей Натальей правительница Софья и Языков хотят отправить в Александровку и там, подобно царевичу Димитрию, умертвить?

Плотник побледнел, выронил на землю рубанок и, перекрестившись, произнёс, чуть заикаясь от страха:

— Господь с вами, Пётр Алексеевич, что такое речёте?

Пётр округлил глаза:

— А чего особенного я сказал тебе?

— Ну как же, будто вас… подобно царевичу… в Угличе…

— Вот и ты то же самое говоришь, знаешь об том, — весело вдруг произнёс Пётр и, повернувшись к стражникам, дискантом крикнул:

— Служивые, сюда: слово и дело! Плотника поволокли в Сыскной приказ.

Доказательство

После третьего удара кнутом на виске кожа сошла с лопатки дворцового плотника, обнажив белую широкую кость. Степка заорал:

— Во всем винюсь, говорил, что царевича Петра Софья умертвить жаждет… А от кого сам услыхал, того не помню…

Судьи составили приговор.