— И за что она его?

— Ихний ключник говорит, что свара промеж них вышла. Она гордая, родовитая… — вставил Богатырёв.

— Да, у родовитых спеси много, — согласился Пётр. — Однако своей рукой супруга казнить — не дело. Наказать убийцу следует примерно.

Меньшиков, пока лишь молча качавший головой, вздохнул:

— Коли по закону, так это наравне с отравительницами — живьём в землю закопать. Жаль, бабёшка сладкая была!

— Но тебе, светлейший, в любезности, кажется, отказала?

— Женщины, мин херц, — это как крепости: одних следует брать нежданным приступом, а других терпеливой осадой. Вот я и…

Государь прервал своего любимца:

— Пошли в застенок, послушаем, как твоя возлюбленная голосит.

Розыск

В пыточном подвале пахло мышами, дымом и кровью. Свеча, трещавшая возле писавшего дьяка, высвечивала низкие каменные своды. На широкой скамье, грузно облокотившись на дубовый стол, сидел маститый старик Ромодановский, степенно поднявшийся при виде Государя и медленно склонивший седую голову.

Возле ярко горевшей печи на пыточный станок присели заматеревший на жирных царевых хлебах палач Сысой и его новый подручный — худенький парнишка Тимофей, с жадным восторгом разглядывавший Государя.

В двух шагах от Ромодановского на коленях стояли доносчик и ответчица. Боярин, некогда ведший розыск воровства самого Фёдора Шакловитого, со спокойной уверенностью в успехе розыска — кто ж муки нечеловеческие стерпит! — густым голосом произнёс:

— Феодосия, подтверждаешь ли свидетельство ключника Панкратия, рекущего: ты де все утро бранилась со своим мужем, дерзила и прекословила. Он же, смиряя твою бесовскую гордыню, осенил дланью тебя, Феодосию, по вые?

— Сие так…

— Обаче, ты, Феодосия, не смирилась и за утренней трапезой сызнова сварилась и дерзила и муж, уча, тебя, бил ногой по гузну? (задница)

— Сие правда…

— И ты, Феодосия, мстя за свою досаду, когда купно с мужем после трапезы в сад пошла, то на взгорке у реки ножом его в спину резала до смерти, мёртвого в воду спущала, а нож к себе в опочивальню схоронила?..

— Такого не было, не лишала я мужа живота, и нож под кровать не прятала — горячо возразила Феодосия. — Поклеп сие!

Ромодановский посмотрел на Петра:

— Государь милостивый, придётся пытать… Феодосия метнулась на коленях в сторону, словно пытаясь у Государя найти защиту.

Сысой проворно перехватил её, поднял под мышки, ласково проворковал:

— Боярыня, не балуй, тут нельзя… Иди, красавица, — и легонько подтолкнул Феодосию к высокому лежаку. Палач просунул руки за ворот сарафана и с силой рванул: рассыпалось жемчужное ожерелье, полетели на пол пуговицы. Снизу вверх сдернул исподнюю рубаху, обнажил сильное женское тело с крепкими, стоящими, как у девушки, грудями. — Ложись, боярыня, на лежак… На спину, вот так, умница.

Лежак был высоким и узким. Сысой кивнул подручному:

— Тимофеюшка, свяжи боярыне руки… Руки связали внизу, под верхней доской лежака. Дьяк, вглядываясь подслеповато в опросные столбцы, фальцетом протянул:

— Признаешь, что мужа живота лишила? С ужасом глядя широко расширившимися зрачками на дьяка, Феодосия сухо прошептала:

— Нет… Сие все неправда… Ромодановский коротко приказал Сысою:

— Пытай!

Признание

Подручный, схватив густой березовый веник, сунул его в жаркую печь, дал воспламениться и быстро комлем протянул Сысою.