|
— Только замужем совсем про них забудешь,— сказала Аграфена Петровна. — Это почему? — спросила Дуня. — Да уж так,— ответила Аграфена Петровна.— Не тем будет голова занята. Думы о муже, заботы о детях, домашние хлопоты по хозяйству изведут вон из памяти воспоминанья о Луповицах. И не вспомнишь про тамошних людей. А замуж тебе пора. Теперь то возьми: теперь у тебя большие достатки, как ты с ними управишься? Правда, тятенька Патап Максимыч вступился в твое сиротство, но все ж он тебе чужанин, а сродников нет у тебя ни души: да тятенька и в отлучках часто бывает, и лета его уж такие, что — сохрани бог, от слова не сделается — и с ним то же может приключиться, что с твоим покойником. На дядю надеешься? Так выйдет ли он из полону, нет ли, одному богу известно. А ежель и выйдет, что за делец будет? Столько годов проживши в рабстве у бусурман, не то что от наших дел отстал, а пожалуй, и по—русски—то говорить разучился. К тому ж и он уж человек не молодой, и к нему старость подошла. Он же не только тебя никогда не видывал, а даже не знает, что и на свете—то ты есть. Как ему сберечь твое добро, не зная русских порядков? Правду ль я говорю? — Конечно, правду,— поникнув разгоревшимся личиком, сказала Дуня. — Иное дело — замужество,— продолжала Аграфена Петровна.— Хоть худ муженек, да за мужниной головой не будешь сиротой; жена мужу всего на свете дороже. Не отвечала Дуня, крепко призадумалась над речами друга сердечного и противного слова не могла ей сказать. — А что, Дунюшка, пошла бы ты за Петра Степаныча, если б он к тебе присватался? — спросила вдруг у ней Аграфена Петровна. Слезы выступили у Дуни. — Не знаю,— она молвила. — Его—то знаешь,— подхватила Аграфена Петровна.— И то знаешь, что он по тебе без ума. Сам он мне о том сказывал и просил меня поговорить с тобой насчет этого... Сам не смеет. Прежде был отважный, удалой, а теперь тише забитого ребенка. Молчала Дуня, но Аграфена Петровна по—прежнему приставала к ней: — Скажи, Дунюшка, скажи, моя милая. Ежели хочешь, словечка ему не вымолвлю. Пошла бы ты за него али нет? По—прежнему Дуня ни слова. — Не сионская ли горница тревожит тебя?.. Не об ней ли вспоминаешь? Не хочешь ли сдержать обещание вечного девичества, что обманом взяли с тебя? — сказала Аграфена Петровна. Встрепенулась Дуня при этих словах. — Нет, нет! — вскрикнула она.— Не поминай ты мне про них, не мути моего сердца, богом прошу тебя... Они жизнь мою отравили, им, как теперь вижу, хотелось только деньгами моими завладеть, все к тому было ведено. У них ведь что большие деньги, что малые — все идет в корабль. — Да не в том дело,— прервала ее Аграфена Петровна.— Пошла ли бы ты за Петра Степаныча? Вот о чем я тебя спрашиваю... Пожалей ты его... Он, бедняжка, теперь сам не свой, от хлеба даже отбился. Мученик, как есть мученик... Что ж ты скажешь мне? Пошла бы? Крепко прижалась Дуня лицом к плечу подруги и чуть слышно прошептала ей: — Что ж нейти, коли есть на то воля божия. |
