|
— Не она,— ответил Петр Степаныч.— Не вспомните ли, чем девичья беседа кончилась? — Чем кончилась? Посидели, поговорили да по своим местам разошлись,— сказала Дуня. — А забыли, что Аграфена Петровна после ваших слов выглянула в окошко и сказала: "А у нас под окном в самом деле Иван—царевич сидит". — Что—то припоминаю,— сказала Дуня. — Я Иваном—царевичем был, я сидел на завалинке и от слова до слова выслушивал девичьи речи,— сказал Петр Степаныч.— И с того часу полюбил я вас всей душой моей. А все—таки ни в Комарове, ни в Нижнем потом на ярманке не смел к вам и подступиться. Задумаешь словечко сказать, язык—от ровно замерзнет. Только бывало и счастья, только и радости, когда поглядишь на вас. А без того тоска, скука и мука. — Видно, с того ко Фленушке в Комаров вы и уехали? — с хитрой улыбкой спросила его Дуня. — Именно оттого,— ответил Самоквасов,— только Фленушки я и не видал почти тогда. При мне она постриглась. Теперь она уж не Фленушка, а мать Филагрия... Ну да господь с ней. Прошу я вас, не помышляйте никогда о ней — было у нас с ней одно баловство, самое пустое дело, не стоит о нем и вспоминать. По правде говорю, по совести. Привыкла Дуня к жениху, не стыдилась больше его и перестала отворачиваться, когда, любуясь на свою красавицу, он страстно целовал ее подернутые румянцем ланиты. Через неделю Петр Степаныч поехал к Патапу Максимычу в Осиповку, а потом в город переговорить с Колышкиными. Он обещал невесте каждый праздник приезжать в Вихорево. Прощаясь с женихом, Дуня, по настоянью Аграфены Петровны, сказала ему: — Послушайте, что я скажу вам, Петр Степаныч. В прошлом году, еще прежде того как мы гостили в Комарове, великим постом мне восьмнадцать лет исполнилось. На мои именины покойник тятенька подарил меня разными вещами. Тут было и обручальное колечко. И сказал он мне тогда: "Восьмнадцать лет тебе сегодня минуло — может статься, скоро замуж пойдешь. Слушай же отца: наши родители ни меня, ни мать твою венцом не неволили, и я не стану неволить тебя,— вот кольцо, отдай его кому знаешь, кто тебе по мыслям придется. Только смотри, помни отцовский завет, чтобы это кольцо не распаялось, значит изволь с мужем жить довеку в любви и совете, как мы с твоей матерью жили". И заплакал он тут, горько заплакал, ровно знал, что в круглом сиротстве придется мне замуж идти... Возьмите. И со слезами на глазах подала ему кольцо. Взволнованный Петр Степаныч стал целовать невесту. Слов у него недоставало, зато радостные слезы красно говорили. Поехал он. И только что съехал со двора, Дуне стало тоскливо и скучно. Когда Патап Максимыч воротился в Осиповку, у крыльца своего дома увидал он Василья Борисыча. Сидя на нижней ступеньке лестницы, строгал он какую—то палочку и вполголоса напевал тропарь наступавшему празднику казанской богородицы. Патап Максимыч сказал зятю: — Видно, все еще настоящего дела не нашел себе. Палочку строгает да напевает что—то себе под нос. Беспутный ты этакой!.. — Ох, искушение! — с глубоким вздохом вымолвил Василий Борисыч, бросил палку и пошел вслед за тестем в горницы. |
