Гнев Хорригана обратился в тошноту.

— Даллас, 22 ноября 1963… Я знаю, где я был тогда, и я знаю, где был ты, Фрэнк. Тогда ты был в форме, не правда ли? Но, к несчастью, это не помогло ни тебе, ни ему, так?

Хорриган чувствовал, как ссыхается горло и тяжелеет язык.

— Что случилось с тобой в тот день? Только один из вас среагировал на выстрел, а ты и остальные, так выдрессированные, с реакцией, как сжатая пружина? И ничего. Я все просматриваю этот эпизод, раз за разом… а ты все не спрыгнешь со своей машины.

— Заткнись, — сказал он.

— Фрэнк, ну к чему враждебность. Могут же два друга обсудить трудный Вопрос открыто? Я-то теперь где? А? А ты был тогда действительно ближе к Кеннеди, чем тот агент, что среагировал, да ты был ближе к нему, чем кто-либо. Со всех сторон.

Хорриган и на самом деле стоял первым на подножке следующей машины как раз со стороны Техасского библиотечного склада.

А Бут теперь откровенно напевал:

— По ночам, Фрэнк, лежа на кровати, стараясь уснуть… Что ты видишь, когда ты спишь? Тебе снятся сны, Фрэнк? Видишь ли ты вещи, людей, события в своих снах? Видишь ли ты винтовку в окне? Видишь ли ты, как раскалывается голова Кеннеди?

Хорриган зажмурился, но это не спасало от настойчивого вкрадчивого голоса Бута и его жалящих слове Как же ему хотелось повесить трубку… но он должен был держать этого психа на линии…

— Как, должно быть, ужасно, Фрэнк, осознать, что, если бы тогда ты просто среагировал на первый выстрел, ты бы успел вовремя и оказался бы на линии огня. Но, конечно, в этом случае, возможно, раскололась бы твоя голова…

Почему же до сих пор агенты не ворвались в двери Бута, не свалили его на пол, не надели наручники на его запястья?

А Бут продолжал:

— Хотелось ли тебе, чтоб тогда ты отдал свою жизнь за него, Фрэнк?

Хорриган не хотел доставлять ему удовольствие прямым ответом. Вместо этого он ровно произнес:

— Историю не изменишь.

— Верно. Ах как верно! Но знаешь что? Ты еще можешь это сделать.

Более острые и жесткие, чем все предыдущие, эти слова Бута буквально насквозь пронзили Хорригана.

— Ты потерял слишком много, — продолжил Бут. — Твоя жена ушла от тебя и забрала твою маленькую дочь. И когда ты давал интервью для журнала… того самого в десятую годовщину! Ты был бесподобен. Столь прям, столь честен. Бесспорно, непросто поведать всему миру о собственном пьянстве и признать, как сложно было жить с тобой. Готов поспорить, что ты намеревался заполучить свою жену обратно, ведь так? Говоря все это…

Он содрогнулся от проницательности Бута.

— Да, мир может быть столь мерзок, столь жесток для честного человека, — говорил Бут, и в это время голос его был полон нескрываемого сарказма.

Но почему же агенты так тянут, так зверски долго добираются они до Бута и накрывают его? Сколько же он должен выстоять так, бесконечно сдержанно подавляя в себе гнев, с этим засранцем на линии?

— Ты знаешь мою историю, Бут. Какова твоя?

И снова звук смешка.

— Не могу сказать тебе, Фрэнк. Извини.

А затем Бут прошептал пару строчек из «With Little Help From My Friends» и добавил:

— Так приятно, Фрэнк, иметь друга.

И телефон умолк.

И волна ярости, горечи и смятения захлестнули Хорригана, уставившегося в немую телефонную трубку. А потом он нажал, на рычаг и, снова услышав на линии агента полевой службы, закричал: «Как?»

— Остынь, Хорриган.