Старый паромщик сидел на краю плота и курил. Он внимательно посмотрел на нас, а потом понимающе кивнул трем своим помощникам.

Я расположился так, чтобы не сводить глаз с Суэфа. Едва мы оказались на пароме, как он помчался рысью в сторону описанного мной дома, спешился, привязал лошадь и усталой походкой, хромая, прошел в дверь.

— Халеф и Оско, живо туда! Непременно узнайте, что он там делает и говорит. Не упускайте его из виду!

Оба моих спутника проворно повернули лошадей к берегу и поскакали в сторону дома. Они оказались там всего через полминуты, как туда заглянул Суэф.

Тем временем я обратился к старику:

— Сколько вы возьмете за то, чтобы перевезти четырех всадников?

— Двадцать пиастров, — ответил он, протягивая мне руку.

Я слегка стукнул его плеткой по руке и сказал:

— Я тебе вообще ничего не дам.

— Так оставайся здесь!

— Нет, ты перевезешь нас. Ты завысил цену в пять раз. За такое наказывают. Ты перевезешь нас, а там за каждый пиастр получишь удар по подошвам ног. Глянь-ка на этот фирман, полученный от султана! Ты видишь, что я не тот, кого можно запросто обмануть.

Он бросил взгляд на печать, вынул трубку изо рта, сложил ладони на груди, склонился и произнес раболепным тоном:

— Господин, все благо, что посылает Аллах. Я перевезу вас и получу за это двадцать палок. Да благословит Аллах падишаха и детей его детей!

Так заведено «там, в Турции»! Но я не был турком; я достал двадцать пиастров, дал ему и сказал:

— Я простил тебе эти удары, ведь твои лета вызывают сострадание. Река разлилась; переправа через нее трудна и опасна; пожалуй, ты вправе брать плату чуть выше обычной. Только не завышай ее так сильно.

Он не решался брать деньги и молчаливо смотрел на меня, широко открыв рот.

— Ну что, мне снова убрать деньги? — спросил я его.

Тут к нему вернулась способность двигаться. Он подскочил ко мне, вырвал деньги из руки и закричал:

— Как? Что? Ты все же платишь, хотя пребываешь под защитой султана и его верховного везира?

— Разве люди, имеющие таких покровителей, не вправе быть кроткими и справедливыми?

— О господин, о ага, о эфенди, о эмир, они обычно не таковы! А вот в твоих глазах сияет доброта, в твоих словах звучит милосердие. Да благословит Аллах тебя самого, твоих предков и пращуров, а также твоих детей и правнуков всех твоих потомков! Да, подобную милость нам редко оказывают, хотя мы едим черствый, да еще и скудный хлеб.

— Но ведь там, на другом берегу реки, трудится много людей. Наверное, ты зарабатываешь больше, чем прежде, когда рабочих здесь не было.

— Меньше я зарабатываю, гораздо меньше, ведь те люди соорудили вверх по течению другой паром, с большой лодкой. Заработок у меня, конечно, сильно упал, а вот арендная плата осталась та же самая.

— А сейчас, в наводнение, люди тоже отваживаются переплывать через реку?

— Сегодня никто не рискует, ведь это очень опасное дело; в такую погоду гребцов должно быть вдвое больше.

— И все-таки сегодня ты перевез нескольких человек. Были у тебя на пароме пять всадников, двое из которых сидели на пегих лошадях?

— Да, господин. Один, похоже, ранен. Они пришли со стороны постоялого двора, что там наверху; там они ненадолго останавливались.

Он указал на беленый дом, уже упомянутый мной.

— Давно ты их видел?

— Пожалуй, более двух часов назад. Лучше бы я их не видел!

— Почему?

— Потому что они меня обманули.