В белом мамином спортивном прикиде я почти вписывалась в обстановку. Мешала только черная губная помада, но тут папа придираться не стал. Думаю, он был рад и тому, что вообще сумел вытащить меня из постели.

Я с остервенением бегала за мячами, подаваемыми отцом. На каждом из них мне чудилась физиономия Тревора Митчелла, и я лупила по ним с ожесточением, отчего те, естественно, летели то в сетку, то в забор.

– Раньше ты давал мне выигрывать, – сказала я отцу, когда мы заказали ланч.

– Как я могу дать тебе выиграть, если ты всякий раз лупишь в сетку? Следи за тем, куда посылаешь мяч.

– Наверное, в последнее время я вообще посылаю мячи не туда. Нельзя было позволять Тревору взять верх надо мной и верить слухам, в которые так хотелось поверить. Я очень скучаю по Александру.

Официант принес мне овощной салат, а отцу – сэндвич с паштетом из тунца.

– Как думаешь, папа, встретится мне кто‑нибудь, похожий на Александра? – пробормотала я, уставившись в томаты, яйца и латук.

– А ты как думаешь? – спросил он и откусил от своего сэндвича.

– Думаю, что нет. Наверное, он один такой особенный. Подобные парни встречаются только в кино и в любовных романах. Такие, как Хитклиф или Ромео. – К моим глазам подступили слезы.

– Не переживай, дорогая, – сказал отец и подал мне салфетку. – Когда я встретил твою маму, я был в очках, как у Джона Леннона, и с патлами чуть ли не до пояса. Я не знал, как выглядят ножницы или бритва, не нравился ее отцу из‑за своего внешнего вида и радикальных политических взглядов. Но мы с ней видели мир одинаково, а только это и важно. Помню, когда я впервые увидел твою маму, была среда. Она стояла на университетской лужайке в красно‑коричневых клешах, белой блузке на бретельках, мечтательно глядела вверх и заплетала свои длинные каштановые волосы. Я подошел к ней и спросил, на что она смотрит. «Там птица кормит своих птенцов. Разве это не прекрасно? – сказала она и процитировала несколько строк из Эдгара Аллана По. – Это вороны». Я рассмеялся. «Что смешного?» – спросила она. Я ответил, что ворон и ворона, конечно, кое‑что общее имеют, но птицы разные, и это – ворона. Тогда она тоже рассмеялась и сказала, что, наверное, перебрала накануне, но птицы все равно прекрасны. «Да, – ответил я. – А ты еще прекраснее».

– Ты так и сказал?

– Может, мне не стоило говорить тебе об этом. Особенно насчет того, что она перебрала!

– Ага, насчет того, что на мысль назвать меня Рэйвен – то есть Ворон – ее навела красота этих птиц и стихотворение По, мама говорила. А вот насчет перебора накануне – это нет.

Слава богу, что родители увидели в тот день ворона, а не белку. Вот был бы кошмар!

– Папа, что мне делать?

– Тебе придется разобраться в этом самой. Если летит мяч, не лупи со всей мочи, посылая его в забор, а открой глаза и смотри, куда бьешь.

Боюсь, однако, что его теннисные метафоры мне было не прожевать, как и мой салат. Я пребывала в полной растерянности, так и не зная, ждать ли мне мяча или брать инициативу в свои руки?

Отец отошел поболтать с приятелем, а я ломала голову над своей проблемой, когда вдруг услышала голос Мэтта:

– Плохо играешь, Рэйвен!

– Я вообще не умею играть! – ответила я, удивившись, и огляделась по сторонам в поисках Тревора.

– Я говорю не о теннисе.

– Тогда непонятно, о чем же.

– Я говорю о школе, о Треворе. Не беспокойся, его тут нет.

– Значит, ты решил попробовать за него? – спросила я, крепко вцепившись в ракетку. – Здесь, в клубе?

– Нет, я хочу с этим покончить.