- Ай-ай! Мотри, братцы, хохол-от, хохол-от, ай-ай!

- Это он батюшкой-то, отцом Акинфием!

А Амвросий уже за оградой. Та рука, которая волокла его за волосы, подняла страдальца с земли и поставила перед собой. Лицо было избито, исцарапано, в волосы набилась земля, солома, щепки.

- Стой! Держи ответ! Ты архирей?

- Я, дети! - Да, трудно теперь было узнать в нем того, кем он называл себя. - Я ваш епископ, дети.

- Какой ты нам отец!

- Молчи! Одного слушать! - пригрозил великан. - Сказывай: ты велел грабить Богородицу?

- Я велел запечатывать.

- А! Кается! Сказывай, ты не велел хоронить покойников у церквей?

- Я, дети, по высочайшему...

- Кается! Кается! Сказывай дале: для чего ты не ходил с попами в ходах?

Амвросий молчал... "Иисусе же ответа не даде", - звучало у него в сердце. Из-за толпы показалась высокая фигура Епифания, друга его: он, стоя в стороне, плакал. "Исшед вон, плакася горько", - колотилось в сердце у страдальца, и ему стало легко.

- Сказывай, ты присудил запечатать бани? Ты велел брать нас в карантин?

Нет ответа, тихо кругом, все присмирело. Слышно только, как ворона где-то каркает, да из кабака, на радостях распечатанного молодцами, поется песня:

Подували буйны ветры со горы,

Сорывали чорну шляпу с головы.

Сквозь толпу, с колом на плече, протискивается Васька, дворовый человек Раевских.

- Чего вы глядите на него? - кричит Васька. - Али не знаете, что он колдун, морочит вас! Вот я его!

И кол свистнул в воздухе, скулы хряснули на лице у страдальца от страшной дубины, и он упал на землю. Начало было положено: волна навалилась на упавшего, пошли в ход кулаки, пинки, лапти, каблуки с железными гвоздями, лезли друг на дружку, колотили один другого, в воздухе мелькали рукавицы, дубье, брошенные шапки, клочья волос. Страшная работа!

"Убивши же до смерти архиерея Божия, - говорит самовидец, - отступили мало, скверня языками своими воздух. Присмотря же, что единая рука, правая, отмашкою двинулася, принялися паки бить кольями по голове. Отступивши же несколько, увидели, что пожался тот священный страдалец раменами, то и третично били, дондеже церковник некий, поп гулящий, диавольской церкви слуга, последним довершил ударом, отрубя несколько от главы коя часть над глазом, и осталася та часть висящею даже доднесь, лета от рождества Господа и Спаса нашего Иисуса Христа 1771-го, от страдания же и распятия за ны 1738, месяца септемврия с 16-го по 18-е число, ни пси лютии, трупы язвенные по граду поядающие, ни врани хищнии, оных язвенных клюющие, не дерзаша оных честных мощей святителя касатися, и токмо врабии невиннии, сиречь воробушки малии, над архиереем Божиим горестно чиракахут".

IV. УСМИРЕНИЕ "БОГОРОДИЦЫНЫХ РАТНИЧКОВ"

По убиении Амвросия дикие защитники Богородицы или "Богородицыны ратнички", как их назвал "гулящий попик", тут же около Донского монастыря сотворили военный совет, что предпринять дальше для упрочения своей власти в новозавоеванном городе и для приведения его в порядок.

Власть диктатора Москвы сама собою попала в руки громадному солдатине с сивой косой, дяде Савелию, по прозванию Бякову. Диктатуру эту разделял с ним Васька, дворовый человек Раевских, что первый ударил колом Амвросия. К ним присоединился еще и чудовидец Илюша-фабричный, к которому во сне приходила Боголюбская Богородица и сказала о "каменном дожде".

Москва, таким образом, очутилась в руках этого триумвирата. Власть первосвященников Москвы из первых рук Амвросия перешла в запачканные кровью руки "гулящего попика".

Старый наш знакомый, рыжий краснобровый солдат с собачкою, изображал из себя нечто вроде московского обер-полицмейстера, который постоянно требовал тишины и порядка и настаивал на немедленном упразднении карантинов, на распечатывании торговых бань и на открытии всех кабаков, "чтобы всем было слободно".