Лора, вероятно, плакала уже несколько часов. Гонория так привыкла к ее умело накрашенному лицу, к холодной отстраненности, с которой Лора взирала на окружающий мир, что сейчас едва узнала ее. Глаза еле видны, щеки опухли и покраснели, влажные волосы торчат как попало. И все еще в халате!

Напрягшись от едва сдерживаемого осуждения, Гонория мучительно искала, что сказать. Отделаться одним «простите» и удалиться было решительно невозможно. Это выглядело бы ужасно бездушным, и хотя Гонория действительно была ужасно бездушна, она вовсе не желала выставлять данное обстоятельство напоказ. «Честное слово, – злобно подумала она, – если люди позволяют себе так распускаться, им следовало бы, по крайней мере, делать это за закрытыми дверями».

– Дорогая, – сказала она, и это «дорогая» выговорилось таким неловким, как будто у нее был плохой зубной протез, – что случилось?

После долгой паузы Лора ответила, как почти всегда отвечают в подобных обстоятельствах:

– Ничего.

Испытывая могучее искушение сказать: «Ну, тогда все в порядке» – и уйти, Гонория спустилась в кухню по двум отполированным каменным ступенькам и подкатила к себе по голубым плиткам стул на колесиках.

– Могу я чем нибудь помочь?

Надо же так вляпаться! Лора буквально проклинала себя за то, что, расписавшись в получении бандероли, сразу не заперла дверь на цифровой американский замок. Подумать только, из всех мерзких, поганых, противных людей нарваться именно на эту! Лора лишь на секунду подняла голову, но ей хватило. Никто бы не обманулся, поймав этот взгляд Гонории, полный одновременно нездорового любопытства и страстного желания оказаться где нибудь в другом месте.

– Нет, правда, ничего, – она взяла салфетку из почти пустой коробки, промокнула щеки, высморкалась и бросила намокший шарик в корзину для бумаг. – Со мной такое иногда случается.

– О!..

– С нами со всеми случается.

Гонория посмотрела на нее недоверчиво. Ей с детства внушали, что леди никогда не дает воли чувствам. Гонория никогда не плакала. Не плакала, даже когда умер ее обожаемый Рейф и боль раздирала на части. Ни тогда, ни на похоронах, ни потом.

– Может быть, сделать вам чаю?

Чаю? Боже мой, да она решила тут навеки поселиться! Заварить чай, дать ему настояться, налить его в чашки. Молоко, сахар. Чертово печенье. Уйди, проклятая старуха! Просто уйди!

– Очень мило с вашей стороны.

Гонория наполнила чайник, достала молоко в пачке из холодильника. Симпатичный заварной чайничек из рокингемского фарфора с голубыми цветочками, слава богу, стоял на виду. Еще не хватало рыться в шкафах… Как будто она что то вынюхивает. Придется обойтись без молочника. В позолоченной серебряной чайнице лежали пакетики «эрл грея».

– У вас есть пе…

– Нет! – Лора больше не плакала, но лицо ее по прежнему было искажено, на сей раз зреющей в ней злостью. – Я его сразу съедаю, поэтому не держу в доме.

– Понятно. – Гонория даже не удивилась еще одному свидетельству несдержанной расхлябанности. – Какой очаровательный чайник! – добавила она, выжидая, когда чай заварится. – У вас чудесный вкус. Полагаю, это профессиональное.

Лора еще раз высморкалась, на сей раз очень звучно, а скомканную салфетку сунула в карман халата. Вообще то она обрадовалась чаю, потому что со вчерашнего ужина ничего не ела.

Ох уж эта английская панацея от всех бед, свежезаваренный чай… Какой бы кошмар вас ни настиг: несчастный случай, надвигающееся банкротство, весть о тяжелой утрате, – ошеломленной жертве неизменно предлагают чашку чаю.