Слоник, поселив свое потомство в бобе, нарушает сложный механизм выбрасывания семян. И даже те из них, что остаются целыми, уже не могу освободиться из плена и упасть на землю. Так, маленький жучок оказывается врагом растения вдвойне: одни семена он уничтожает, другие — оставляет навечно в заточении.

Вот кажется и все, что рассказал мне изящный лядвенец с разноцветными цветками. Осталось только выяснить, кто все же его опылители. Голубянки и пчелки-антофоры резвятся на астрагале эспарцетном, не обращая никакого внимания на лядвинец. Я брожу по берегу с сачком в руках, вглядываюсь в желтые цветочки, ожидающие визитеров. Теперь мне начинает казаться, что их роль исполняют крохотные слоники-апионы, и они вовсе не враги растения (хоть их личинки и питаются семенами), а первейшие друзья, враги же — губители слоников, изящные наезднички, те, кого я вначале принял за друзей.

Но что значат предположения, основанные лишь на одной мимолетной встрече? Надо продолжать поиски. Но вечереет, ветер затихает, озеро синеет, потом, отражая зорьку, становится розовым. Пора думать об отдыхе, и я бреду к биваку с надеждой закончить поиски ранним утром.

Ночь выдалась жаркая и душная. Только под утро подул свежий ветерок. Потом он разыгрался и к восходу солнца стал сильным и порывистым. Озеро потемнело и зашумело волнами. Половину дня я ожидал, когда стихнет ветер, но он не унимался, растения метались из стороны в сторону, кусты гребенщика раскачивались вершинами, беспрерывно трепетали сиреневыми головками астрагалы, позвякивал сухими бобами лядвенец. Голубянки, пчелы-антофоры попрятались в укромные местечки и не показывались. Не было никаких насекомых и на лядвенце. Так и не удалось убедиться, кто же опыляет его желтые цветочки.

Ноев ковчег

Яркое зеленое пятно среди светло-желтой, выгоревшей на солнце пустыни казалось необычным. Оно сверкало на солнце, как драгоценный камень в оправе из золота, и переливалось различными оттенками от светло-сизовато-зеленого до сочной темноты малахита.

Нас измучила долгая и пыльная дорога. Надоел и горячий ветер. Он врывался через поднятое лобовое стекло и дул, как из раскаленной печи. Поэтому зеленое пятно в стороне от дороги невольно повлекло к себе, и мы, решительно свернув в сторону, вскоре оказались в обширном круглом понижении среди выгоревших пустынных холмов. Здесь, в бессточной впадине, весной скапливалась вода, образуя мелкое озерцо. Оно, обильно напитав влагою почву, постепенно высохло, и вот теперь, когда вокруг все замерло, убитое солнечным жаром, здесь росла, хотя и невысокая, но пышная зелень. Следы овец говорили о том, что растения не раз объедались, но упрямо боролись за свою жизнь и тянулись кверху.

Зеленая чаша была разноцветной. Снаружи ее окружала сизоватая лебеда. Затем к центру шло широкое зеленое кольцо мелкого клевера. Оно прерывалось узкой каймою светло-серой птичьей гречихи, и, наконец, весь центр этого гигантского роскошно сервированного блюда занимала крошечная темно-зеленая травка с миниатюрными голубыми цветочками. Между этими поясами, разделяя их, располагались узкие кольца голой земли.

Мы с удовольствием расположились среди зелени. Здесь даже воздух казался влажнее, чище, и дышалось легче. Физики и любители парадоксов назвали бы этот уголок антипустыней, настолько резко он контрастировал с нею. Здесь кипела жизнь. Сюда собралось все живое. Оно цеплялось за жизнь.

Едва я ступил на зеленую землю, как с низкой травки во все стороны стали прыгать многочисленные и разнообразные кобылочки. Большей частью это была молодежь, еще бескрылая, большеголовая, но в совершенстве постигшая искусство прыжка. Кое-где среди них выделялись уже взрослые, серые с красноватыми ногами кобылки-пруссы. Отовсюду раздавались короткие трели сверчков. До вечера — поры музыкальных соревнований — было еще далеко, но им уже не терпелось. Представляю, какие концерты устраивались в этом маленьком рае с наступлением ночи!

Кое-где на высоких травинках сидели, раскачиваясь на легком ветерке, сине-желтые самки листогрыза Гастрофиза полигонии.