Юноша трудился безпрерывно. Иногда он изнемогал и от недуга и от трудов, во никогда не произносил ни жалобы, ни ропота.

   Однажды, в прекрасный осенний вечер, мы, по обыкновению, отправились навестить нашего больного. В последние два дни слабый остаток сил его быстро исчезал, и он лежал теперь на софе, любуясь в открытое окно картиной заходящаго солнца. Его мать читала библию для него. При нашем приходе она закрыла ее и встала с места, чтобы встретить вас.

   -- Я говорила Вильгельму, сказала она: -- что нам непременно нужно отправиться куда нибудь в деревню, чтобы он мог там поправиться. Ведь вы знаете, что он не так болен: он только ослаб, особенно в последнее время, когда он так много трудился.

   Бедная мать! слезы, которыя заструились сквозь пальцы ея, когда она отвернулась в сторону, как будто затем, чтоб поправить свои траурный чепчик, слишком ясно говорили, как тщетно старалась она обмануть себя.

   Мы сели в изголовьи больного, не сказав ни слова на замечания матери, потому что видели, что дыхание жизни быстро покидало юный образ, который лежал перед нами. С каждым дыханием биение сердца юноши становилось слабее и слабее.

   Юный страдалец положил свою руку в нашу, схватил другой рукой руку матери, быстро привлек ее к себе и жарко поцаловал ея щеку. Наступила пауза, -- тяжкая, мучительная пауза. Юноша откинулся на изголовье и устремил на мать долгий пристальный взгляд,

   -- Вильям, Вильям! тихо произнесла мать после долгаго молчания: -- не гляди на меня так пристально; скажи мне что нибудь, Вильям.

   Юноша только улыбнулся; но спустя минуту черты лица его снова приняли тот же самый холодный торжественный вид.

   -- Вильям, мой милый Вильям! привстань, мои друг; не гляди на меня так серьёзно, ради Бога, не гляди! О, Боже мой! что я стану делать! вскричала мать, судорожно сжимая себе руки, под влиянием сердечной тоски. -- Мой милый, мой безценный сын! о, он умирает!

   Юноша с величайшим усилием приподнялся и сложил руки на грудь.

   -- Маменька! дорогая моя! похороните меня где нибудь в открытых полях, -- везде, только не в этих страшных улицах. Мне бы хотелось лежать там, где вам можно будет видеть мою могилку; но, ради Бога, не в этих тесных многолюдных улицах: оне убили меня.... Поцалуйте меня еще раз.... обнимите меня....

   Юноша снова упал на изголовье,-- и странное выражение приняли черты его лица: в них не отражалось ни скорби, ни страданий, но какая-то невыразимая неподвижность в каждой линии, в каждом мускуле.

   Юноша был мертв.