|
- Оно и понятно, - сокрушенно развел руками Симеон. - Вон какая лютень настала, никто носа не высунет. Нет серым добычи, вот и идут на нас, ни огня не боясь, ни железа… - Не простые то волки, - вдруг негромко сказал князь, и бояре тотчас умолкли - последние дни Арсений Юрьевич вообще не размыкал уст. - Какие ж тогда? - Какие - не ведаю. Может, от того хозяина лесного, которому ты, Олег Творимирович, жертвы приносил. О лесных хозяевах все, конечно, слыхали, да только оно ж все байки, конечно же? Никто не решился возразить. Олег Кашинский, кашлянув, начал было говорить, что близок малый городок Всеславль, где, хоть и зима, есть конский торг, и там… - Погоди, Олег Творимирович. Погоди на ордынский путь запасаться. - Князь Арсений выпрямился, глянул куда-то сквозь снег. - Как же не запасаться-то, княже? - развел руками Кашинский. - А как же… - Погоди, - повторил князь. Встал, вскинул голову, подставляя лицо секущим снежным струям, словно бы их и не чувствуя. Поднялся и Обольянинов, пытаясь понять, что же видит князь в крутящейся снежной мгле. - Не пускает, - вдруг проговорил Арсений Юрьевич, попрежнему не закрываясь от жесткого снега. - Не пускает… - Кто не пускает, княже? - встревожился боярин. Князь не ответил. Молча стоял, словно ждал чего-то, не обращая внимания на режущий ветер. Вновь взвыли волки, и люди схватились за оружие - казалось, звери вот-вот вынырнут из белесой пелены, бросятся яростно, неудержимо, словно та же снежная буря, укрывавшая их собою. - Что ж делать, Арсений Юрьевич? - подступился Кашинский. - Кони… Князь лишь нетерпеливо дернул плечом. И вновь застыл, подставляя заледеневшее лицо снежным бичам. Обольянинов смотрел на Арсения Юрьевича и чувствовал, как поднимается внутри волна гнева, сумрачной ярости: зачем мы на заклание едем? Что изменится-то? Спасем Тверень? Как же, ждите! Орде пить-есть надо, мягко спать надо. А для того потребно ходить в набеги. Оправдается тверенский князь, нет ли - набегу все равно быть. И да, первыми за мечи схватятся Резанск и Нижевележск. Они - окраинные, им принимать удар. А мы, Тверень? Отсидимся за их спинами, такое ведь бывало - насытится Орда кровью порубежных княжеств да и уползет к себе обратно в степи, до Тверени не достигнув. Взвыли волки. Вой шел со всех сторон, катился волнами, сливаясь со снегом, и казалось, невиданные белые чудовища надвигаются на обмерших твереничей. Куда едешь, боярин? Зачем? Помирать в ордынских колодках? Настойчиво стучалась в память оставленная Ирина, дети - и свои собственные, и вообще тверенские, и прочие, по всей Роскии, кого при набегах ловят, словно цыплят, да суют в мешки; так, в мешках, и везут потом на продажу. Сколько же ждать можно?! - вдруг сотрясло. Стало жарко, ледяной ветер будто исчез. Сколько гнуться, сколько терпеть?! И верно - собственную жизнь готовы прокланять, дрожа и надеясь, что «сжалятся». Что «нами насытятся, других не тронут». Говорит владыка, говорят священники в храмах, что там Длань всем достойным слезы утрет, всех их небесным хлебом одарит. Там, мол, все исправится, все устроится. Может, оно и так. А вот Орда нашей кровью живет, нашим слезам смеется, нашей мукой упивается. Доколе?! За других решаем? Им, быть может, вовсе даже и неплохо так, под юртайской-то тягостью? Им - все ничего, лишь бы живу быть да до смерти кой-как дотянуть, «шоб без мучительства». |
